Константин Васильев

Всякий казанец знает нашего земляка – художника Константина Васильева. Однако своим его считают и в республике Марий Эл, так как по воспоминанием родственников и друзей – многие зарисовки и картины он делал в марийских лесах. В частности, это картины лесных озер, рек Илети и Юшута (картина «Облако» в виде наброска была сделана на Юшуте), картина часовни в марийской деревне и многое другое!
  

Во-первых, Марийская республика расположена недалеко от Казани и п. Васильево, а, во-вторых, другом художника был Олег Шорников, который в детстве жил в пос. Красногорском, а потом учился в городе Казани.
Отца Шорникова во время эвакуации в годы войны перевели вместе с Лесным техникумом из западных областей СССР в Марий Эл – в пос. Красногорский.
Лесной техникум располагался на ул. Центральной поселка, на берегу Кожласолинского озера, сейчас в оставшихся зданиях техникума находится администрация ГПНП «Маоий Чодра»
Отец Олега Шорникова увлекался охотой, и увлек этим Олега. Они исходили все окрестные марийские леса. Охота стала общей страстью друзей Константина и Олега, когда в студенческие времена они подружились в Казани. 
Кстати, потомки Шорниковых до сих пор остались в пос. Красногорском, а один из них даже какое-то время был мэром поселка.
                                                            река Илеть                    Константин Васильев       

Константин Васильев полюбил марийские леса и часто, порой неделями, пропадал в них, делая наброски, фотографируя пейзажи, охотясь, просто любуясь живописной природой.
В его картинах «Золотая осень», «Лебеди», «Северная легенда» и других полотнах – легко можно узнать красивые марийские озера.
У Васильева есть несколько картин про реку Илеть.
А на реке Юшут он сделал наброски картины «Облако».

Также у него есть картины "Марийский бор" и "Лесная готика", которые написаны на основе наблюдений марийского леса.
                                                 река Илеть                   Константин Васильев

Делал он и зарисовки марийских деревень, домов, часовень, ворот, стогов сена и других сельских объектов.
Многие исследователи его биографии считают, что Васильев был знаком и с марийским язычеством, а также с бытом народа мари. Потому что так достоверно погрузиться в историческое прошлое Руси можно только при явном знакомстве с языческими верованиями марийского (и других поволжских) народа.
Самобытная марийская культура и верования – были своеобразной машиной времени, с помощью которой можно было прикоснуться к древним архетипам, которые питали художественное воображение Васильева.
 
Мало того, тема природы нашей полосы – очень удавалась кисти талантливого художника!
А Марийский край – кладезь живописной природы!
Поэтому можно считать Васильева не только русским и татарским, но и марийским художником.

                                (часовня в марийской деревне)                                                                                  

  
БИОГРАФИЯ ХУДОЖНИКА
Константи́н Алексе́евич Васи́льев (3 сентября 1942, Майкоп — 29 октября 1976, Васильево, Татарская АССР, РСФСР) — советский художник, широко известный своими работами на былинно-мифологические темы.
Творческое наследие Васильева многопланово и разнообразно и насчитывает более 400 произведений живописи и графики: портреты, пейзажи, сюрреалистические композиции, картины на сказочные сюжеты, на темы древней и современной русской истории. 
  Глубокий символизм живописи в сочетании с оригинальным цветовым решением полотен — широким использованием серебристо-серого и красного цвета и их оттенков — делают картины Васильева узнаваемыми и самобытными.

                                                   Константин Васильев                                                                        

 
Биография художника
Родился в Майкопе (Адыгейская АО) во время немецкой оккупации города. Отец художника Алексей Алексеевич Васильев был главным инженером одного из заводов, а во время войны — активным участником партизанского движения. После войны его направили налаживать производство на Васильевском стекольном заводе, в посёлок Васильево под Казанью.
 
Воспитанием детей (Константина и его двух сестёр) занималась мать, Клавдия Парменовна, которая собрала дома хорошую библиотеку и познакомила детей с шедеврами мировой культуры и искусства.

С 1949 года семья жила в посёлке Васильево. Константин рано начал рисовать, в 11 лет он прошёл конкурс и был зачислен в Московскую среднюю художественную школу-интернат при Московском государственном художественном институте имени В.И Сурикова. В 1957 году перевёлся в Казанское художественное училище (1957—1961), которое окончил с отличием, получив специальность театрального декоратора. Его дипломной работой были эскизы к пьесе-сказке А. Н. Островского «Снегурочка».

Работал учителем рисования и черчения в средней школе, художником-оформителем. Творческое наследие Васильева обширно: картины, графика, этюды, иллюстрации, эскизы росписи церкви в Омске. Произведения начала 1960-х гг. отмечены влиянием сюрреализма и абстрактного экспрессионизма («Струна», 1963; «Абстрактные композиции», 1963).

В конце 1960-х гг. отказался от формалистических поисков, работал в реалистической манере.

Васильев обращался к народному искусству: русским песням, былинам, сказкам, скандинавским и ирландским сагам, к «эддической поэзии». Создал произведения на мифологические сюжеты, героические темы славянского и скандинавского эпосов, о Великой Отечественной войне («Маршал Жуков», «Нашествие», «Парад сорок первого», «Тоска по Родине», 1972—1975).
 
Работал также в жанре пейзажа и портрета («Лебеди», 1967; «Северный орёл», 1969; «У колодца», 1973; «Ожидание», 1976; «Человек с филином», 1976). Автор графической серии портретов композиторов и музыкантов: «Шостакович» (1961), «Бетховен» (1962), «Скрябин» (1962), «Римский-Корсаков» (1962) и других; графического цикла к опере Р. Вагнера «Кольцо Нибелунгов» (1970-е гг.).

Участник республиканской выставки «Художники-сатирики Казани» (Москва, 1963), выставок в Зеленодольске и Казани (1968-76). В 1980-90-е гг. состоялся ряд персональных выставок Васильева во многих городах России, а также в Болгарии, Югославии, Испании. Открыты Мемориальный музей в пгт. Васильево (1996), Картинная галерея в Казани (1996) и Музей Константина Васильева в Москве, в Лианозовском парке (1998). Премия комсомола Татарии им. М. Джалиля за цикл картин о Великой Отечественной войне (в 1988).
 
Константин Васильев трагически погиб — был сбит вместе с другом на железнодорожном переезде проходящим поездом. Произошло это 29 октября 1976 года. Похоронен в посёлке Васильево.

Похоронили Константина в берёзовой роще, в том самом лесу, где он очень любил бывать.

Творчество Васильева
Сначала писал в жанрах абстракции и сюрреализма. Затем, после кризиса, пережитого им 1968-69 годах, сменил манеру живописи.
 
Источником вдохновения для Васильева стали Исландские саги. Он тщательно изучал эту книгу, делая пометки, из которых видно, что его основное внимание привлекают так называемые родовые саги, своего рода описание жизни замечательных исландцев IX—XI веков. Его привлекает мистика судеб: герои саг, как правило. погибают, чему предшествуют вещие сны и предзнаменования. Сила духа этих людей, ожидание гибели и готовность к ней стали темой, которую художник стал отображать.

В это же время Васильев познакомился с творчеством Рихарда Вагнера и даже специально изучил немецкий язык, чтобы понимать тексты его опер. Работая над картинами цикла «Кольцо Нибелунгов», Константин напевал арии Зигфрида, настраиваясь тем самым на нужную волну. Эта серия — собственное осмысление нравственной тематики эпоса Вагнера, а не просто иллюстрации к нему. Завершение графического цикла стало четырехметровое полотно «Валькирия над сражённым Зигфридом», посвященное опере «Гибель богов». В ней Васильев не соглашается с вагнеровской трактовкой трагедии, когда герой становится жертвой страшной силы золота: его валькирия, как видение, спускается к Зигфриду на белом коне, призывая его подняться и возвратиться к подвигам.
 
Батальная живопись 
В поисках героики в живописи Васильев не мог обойти тему борьбы советского народа с фашизмом. Его полотно «Парад 41-го» представляет это событие с необычного ракурса: взгляд направлен от Собора Василия Блаженного, поверх нарочито увеличенного Памятника Минину и Пожарскому. Это задает контрапункт между узнаванием картины знаменитого парада, с которого началась битва под Москвой, и символом народного сопротивления захватчикам. 
Парную к этой картину «Нашествие» Васильев сначала замышлял как батальную сцену борьбы тевтонов со славянами, однако после ряда переделок склонился к двум символам: мимо разрушенного остава Успенского собора Киево-Печерской лавры змеёй движется железная колонна завоевателей.

Затем художник воплощает в живописи два шедевра русской военной музыки: «Прощание славянки» и «Тоска по родине». Всегда ограниченный в средствах, на сей раз он выбирает крупную форму: каждая картина имеет длину до 2 метров. К сожалению, «Прощание славянки» художник намеревался переписать, для чего положил картину отмокать, из-за чего холст пострадал, так как был извлечен из воды уже после гибели Васильева.

Портрет маршала Г. К. Жукова замышлялся как начало серии образов великих военачальников, и выполнен в нарочито парадной манере. «Зная, что на эту традицию навешен ярлык „высокопарного духа“, что она обругана и всячески уязвлена, Константин не побоялся перешагнуть запретный рубеж», — пишет исследователь творчества Васильева А. И. Доронин. Легендарный маршал попирает ногами штандарты и знамена поверженного врага, его шинель на плечах подобна крыльям, вознёсшим его к славе, а за его спиной видны руины разрушенного, но не поверженного Сталинграда, за которыми пылает огонь возмездия.

                                                          Константин Васильев  

Свечи и светочи 
К теме русской судьбы Васильев обратился еще в конце 1960-х годов, работая над образами «Слова о полку Игореве». Завершающим философским аккордом этой темы стала картина «Человек с филином», завершенная за несколько дней до гибели художника. В этой картине излюбленный предмет Васильева, свеча, превращается в символ-светоч, в облике старца он представляет мудрость человеческого опыта; своими корнями он словно врос в землю, а головой соединяется с небесами. В руке он держит сгорающий свиток с начертанным на нём псевдонимом художника «Константин Великоросс»[] и датой, ставшей годом его смерти: 1976. Из пламени и пепла пробивается росток дуба, изображенный наподобие нанизанных друг на друга цветков трилистника, символа мудрости и просвещения. Над ростком горит светоч, символ негасимого горения души. Над седой головой старик держит плеть, а на его рукавице восседает филин, чьё всевидящее око завершает движение вверх, к небу и космосу. Филин — птица, для которой не существует тайн.

Завершив «Человека с филином», Васильев сказал пришедшим навестить его другу и матери: «Я теперь понял, что надо писать и как надо писать». Через несколько дней его жизнь оборвалась.

Начатое Васильевым творческое направление в искусстве перекликается с пророчеством известного критика начала ХХ века Сергея Дурылина: «Единственный путь освобождения от тирании упадка в искусстве есть путь символизма как художественного метода, мифотворчества как плоти искусства».
 

Память 
Настоящая большая слава пришла к художнику через десятилетия после его безвременной смерти. В городе Казани в 1996 году была открыта его галерея, 26 июня 2013 года преобразованная в музей.
 

Васильев как бренд Казани 
Галерея К.Васильева работала в частных помещениях с 1996 года, однако в 2011 году владельцы расторгли договор, и коллекция осталась без дома. Друзья художника и сотрудники музея обратились за поддержкой к деятелям культуры Татарстана, чтобы ходатайствовать перед руководством города и республики о предоставлении общественного помещения для музея. Идея была принята положительно: председатель правления Союза художников РТ Зуфар Гимаев подтвердил, что Казань и в России и за рубежом известна как город, где жил и творил художник Константин Васильев, а председатель Союза композиторов РТ Рашид Калимуллин предложил считать имя Константина Васильева брендом Казани, как имена Шаляпина и Нуриева. 
За создание музея высказались в Союзе писателей, Союзе архитекторов РТ, в Обществе русской культуры, обществах белорусской, украинской, славянской культуры и т. д. Наконец, мэр Казани Ильсур Метшин принял решение подобрать музею К. Васильева подходящее помещение, которое было найдено в самом центре города, на пешеходной улице Баумана, на пересечении с ул. Астрономической — дореволюционный дом Петцольда. После реконструкции, длившейся 2 года, внутри здания был создан современно оборудованный музей, в котором собрано 90 % произведений художника[]: к казанской части коллекции картин и графики добавилась московская, принадлежащая сестре художника Валентине Алексеевне Васильевой.

В музее создана мемориальная комната Константина Васильева, где помещены предметы обстановки, которые он использовал, мольберт, кисти. Под стеклом витрины лежит собственноручно написанное художником заявление современникам и потомкам: «Если мои картины не нужны Отечеству, то всё моё творчество следует признать неудавшимся».
 
 

 
Музей Константина Васильева в посёлке Васильево
Малая планета (3930) Васильев, открытая в 1982 году, названа в честь художника.
 
 
Работы Васильева 
«Нашествие»
«Прощание славянки»
«Вотан»
«Свентовит»
«Валькирия над сражённым воином»
«Достоевский, Фёдор Михайлович»
«Маршал Жуков»
«Человек с филином»
«Русалка»
«Лесная готика»
«Дар Святогора» (1974 г., картон, пастель)
«Вольга и Микула» (1974 г.)
«Вознесение» (1964 г.)
«Андрей Первозванный» (1964 г.)
«Апостол»
«Струна»
«Илья Муромец побеждает христианскую чуму»
«Часовня» (1971 г.)
 
 
 
   
 ХУДОЖНИК И МУЗЫКА
Константин Васильев и музыка

В один из визитов к другу Шорников застал Костю за работой над большим, в несколько квадратных метров полотном. Олег сразу догадался, что это та самая работа, идеей создания которой Константин недавно поделился с ним. Называться она должна была "Largo" - по наименованию взволновавшей художника третьей части Пятой симфонии Дмитрия Шостаковича. Но Олег хорошо знал и то, что Васильев был чрезвычайно требователен к себе и никому не показывал незавершенную работу – даже родной матери. Однако наэлектризованный желанием поскорее увидеть картину Шорников вдруг проникновенно посмотрел в глаза другу и попросил:

- Покажи, Костя...

Васильев удивленно вскинул брови, встал, походил по комнате. Потом решительно подошел к картине и, слегка сдвинув полотно, приоткрыл краешек работы...

Трудно сказать, чем можно было объяснить чувства Олега. Быть может, гипнозом, под который как бы попадали друзья, общаясь с Константином. Но этот кусочек холста, увиденный Олегом, поразил его буквально до слез.

Скорее всего это объяснялось необычным душевным состоянием друзей. Им достаточно было тогда иметь какой-либо повод-символ духовной работы, чтобы эта работа совершалась дальше.

Позже, когда Васильев представил законченное полотно, зазвучавшее в полных голос, друзья восхищённо заговорили о нём. Картина иллюстрировала симфонию Шостаковича. Она, конечно, была самостоятельным произведением, но сильно перекликалась с музыкой. Увидев на огромном белоснежном холсте нанесённые чёрной масляной краской дрожащие линии на фоне массивных черных форм, зритель словно чувствовал нервную партию скрипок в мощном звучании всего оркестра.

Нужно было обладать тактом и чутьём Константина Васильева, чтобы так мастерски создать из двух контрастных цветов формы беспредметные и в то же время имеющие сильное эмоциональное воздействие. А когда страсти улеглись, художник показал ещё одну работу. Увидев чёрный фон листа с несколькими белыми линиями на нём, приятели решили, что это очередной формалистический трюк, но, приглядевшись, разом ахнули: это был новый портрет Шостаковича.

На абсолютно черном фоне, как бы красочно звуконасыщенном, - молниеносное движение сверху вниз со стремительными росчерками по бокам тонкого ослепительного луча. Этот лучик - штрих белого цвета - давал сразу точный и внешний, и духовный облик композитора, создавая напряжённейший момент, прямо-таки трагедию творческого и жизненного акта. Не юноша, автор первой симфонии, осчастливленный открытием своего новаторства и неиссякаемой энергии, но зрелый маэстро, вкусивший всю полноту и горечь жизнетворчества, смотрит на нас... И даже не на нас вовсе смотрит он, а сконцентрированно и отрешённо склонился композитор над партитурой...

Пришла зима 1962 года. Костя по-прежнему много гулял по лесу, при случае приглашал с собою друзей. По тропинкам приятели уходили далеко за станцию или, перейдя речку Сумку, шли вдоль Волги. В одной из таких прогулок Васильев увлекся разговором о белом цвете и необыкновенных его возможностях в искусстве, вообще в жизни. От его слов волжская белоснежная панорама, которую всё ещё недавно помнили в бесконечной лазури, превращалась в чистые, прекрасные, богатые множеством тонов и форм белые полотна.

- А вот смотрите, - говорил Константин, указывая на пушистые сугробы перед соснами на полянке, - вот вам и скульптуры Генри Мура.

И действительно, под плавным движением его руки виделись белые фигуры округло льющихся форм, не только напоминавшие иллюстрации к произведениям английского модерниста, но казавшиеся более точными и интересными.

Вслед за модернизмом являлся ряд сосенок из билибинских картин. Друзья попадали на небольшую узкую поляну, на краю которой невысокие сосны своими лапами образовывали свод, а стволами - подобие стен.

- Какой богатый терем, - говорил Костя. Друзья смотрели и видели островерхие кровли, переходы, стены, крылечки.

- А вот сельская церквушка, - показывал Костя, повернувшись в другую сторону.

И снова всем виделось сооружение в духе старинной русской северной архитектуры.

- Так они и строили: что видели. Форму брали из природы, а мы берем из архивов или из головы. И пагоды так же строили. Да и всё остальное так создавали.
Белый тон оставался в то время особо желанной сферой наблюдения художника. Наблюдения и размышления…

Костя умел быстро извлечь драгоценные зёрна из самого замысловатого чтива. Рассказывая о прочитанных книгах по восточной философии и эстетике, он говорил, как бы вопрошая самого себя:

- Почему у китайцев, скажем, белый цвет - траурный, а в индуизме он простирается в понятие об уходе из жизни, когда всё растворяется в сплошном сиянии. И в музыке это опробование "сияния" усиливается, да и в кульминациях и композиционных эффектах много того, что я бы назвал чисто белым. Особенно в музыке XX века. А в живописи белый цвет - это неисчерпаемая бездна для эксперимента, нахождения своих приёмов. Сколько тонов и легких оттенков можно придать ему, сколько взять от белого цвета для освещения композиции и структуры полотен.

Белое на полотнах Константина Васильева всегда выглядит по-новому, свежо и пробуждает не только гамму чувств, но и наталкивает зрителя на новые размышления. Это необыкновенное звучание белого присутствует там, где оно почти незаметно. На портрете это может быть лист в руке или на столе, а в пейзажах облака, кромка дальнего берега, цветы… Эти белые цветы, такие скромные, казалось бы, ничего не значащие, незаметные, но с каким удовольствием рассматриваем мы каждый из них на его картинах, как удивляемся точности, верности, живописности, а главное – необыкновенной, лёгкой живости. Каждый цветок из этих ромашек, одуванчиков и тысячелистников – это чудесный огонёк, некий самостоятельный портрет природы…

Увлечения Васильева, в том числе и в музыке, претерпели очередные изменения. Шостакович отошел на второй план, появилась музыка модернистского направления, как бы беспредметная, идущая в ногу с беспредметной живописью. Это музыка таких композиторов, как Булез, Веберн, создатель додекафонной музыкиШёнберг.

Вернувшись к себе в Ульяновск после очередной встречи с Константином, Вася Павлов, один из его друзей, прочел лекцию в училище "Шёнберг и его школа". Он хорошо подготовился, пользуясь советами и книгами Кости и магнитофонными записями, привезёнными из Васильева. Публика собралась отмененная, интеллигентная. Были преподаватели. Лектора хвалили, удивлялись, как он свободно ориентируется в лабиринте головоломных опусов. На что юный пианист, выпускник консерватории, отвечал:

- Есть один художник, который чувствует себя в этой музыке как рыба в воде.

Многие профессионалы-музыканты разделяли это мнение. Преподаватель училища, выпускница Казанской консерватории, Ирина Никитична Москальчук-Налётова рассказывала:

- Когда наш преподаватель Юсфин показал студентам теоретико-композиторского факультета портреты композиторов работы какого-то неизвестного художника Константина Васильева, то мы были буквально потрясены. Я другого слова не хочу и подбирать - потрясены! Только глубоко аналитический и творческий ум мог создать столь точный и законченный портрет не композиторов, а самой их музыки. При полной гармонии всех достоинств и слабостей. При этом удивляет точность живых лиц, где каждая черта и черточка не случайны.

Я наблюдала, как большие и серьёзные музыканты по-новому относились к исполнению произведений того или иного композитора после того, как видели портреты Васильева. Как это можно сделать?.. Для него, значит, сложнейшие партитуры и другие тексты произведений этих мастеров - как свои пять пальцев. Юсфина мы прежде всего спросили: "Какое музыкальное образование у художника? Не ниже консерваторского? На каком инструменте он играет?" Юсфин ответил: "Никакого, ни на каком. Но в музыке он разбирается больше, чем мы все в консерватории!"

"Так ли это? - спрашивала потом Ирина Никитична у Михалкина, хорошо знавшего Костю. - Действительно ли ваш друг не музыкант? Иногда Абрам Григорьевич Юсфин мистифицирует. Вот в чем дело... Он, конечно, большой поклонник и популяризатор Константина Васильева?"

А тем временем Константин сам взялся за создание конкретной музыки.

В поисках естественного звукового материала он уходил в лес. Осенью, в пору листопада, когда подолгу не было дождя и листья сухо шуршали под ногами своими безжизненными формами, Константин обувал сапоги и, идя по листве, рождал какой-нибудь ритм, создавая порой что-то звонкое, несколько металлическое, но что очень конструктивно ложилось на звуки, образуя своеобразную "музыкальную" фразу. А чуть позже, когда появлялся первый ледок, устраивал концерты "лесной музыки". Брал, например, льдинку и пускал её по хрупкому льду, та подпрыгивала, задевая за бугорки, посвистывала. Или, отыскав деревянный кол, втыкал его в лёд с размаху, как копьё. Звонкий взрыв раздавался над озером. Слышалось мелодическое хлюпанье, а затем замирающий звук дробился осколками, прокатывался подо льдом.

Заинтересовавшие Костю звуки он записывал на магнитофон, нередко воспроизводя их голосом. Набор шумов, скрипов, звонов обрабатывал трансформацией, перекруткой, вклейкой магнитофонной ленты таким образом, что получался как бы новый звуковой материал, скреплённый общей конструкцией.

О своем новом увлечении Константин пишет другу в Москву "…Сейчас занят своими антимузыкальными опытами, из которых закончился лишь один (над ним я работал два года). Для этого дела три магнитофона весьма много дают, и занят этим всё своё свободное время. Понимаю, что это вряд ли кому-нибудь нужно, но без этого или другого (равноценного для меня) не могу. У тебя на этот счёт проще. Просто у меня нет еще жены и ребенка, чтобы все свои силы и время тратить на них. Может быть, это плохо, а возможно, и хорошо. Во всяком случае, я очень счастлив, а чтобы писать музыку, не надо ждать, пока станешь монархом...

Да, нужна ли тебе пластинка Шёнберга? Могу прислать…"

Как-то Костя продемонстрировал друзьям магнитофонные записи с сочиненной им конкретной музыкой. Это были чрезвычайно ловкие и изящные по ритмике и форме миниатюры. Одна на три минуты, другая на две и последняя - 50 секунд.

В первой постоянно слышалось звонкое пощёлкивание, поскрипывание, тиканье как бы perpetum mobile со своего рода мелодическими отклонениями. Костя так потом и назвал свое произведение: "Вечное движение".

Второй опус складывался из расплывчатых напевов странным голосом, глиссандо на непонятных инструментах и некоего таинственного щебетания. Иногда всё прерывалось пикантными ритмическими остановками. Неожиданно раздавался удар. Грохот был мягкий и одновременно чёткий.

Третий опус, самый интересный, представлялся как атмосфера концерта в миниатюре. Вначале несколько фраз оркестрового звучания, разумеется, фантастического характера, которые сразу же обрывались глубокой паузой. Когда она становилась невыносимой, начинались аплодисменты. Но звучали они каким-то курьёзным образом, как будто аплодировали крошечными деревянными ладошками. Аплодисменты постепенно затихали, и слышались лишь отдельные редкие уколы, а затем и они полностью растворялись в тишине.

- Пьеса окончена, - сказал Костя.

Юра Михалкин стал расспрашивать, как делалась эта магнитофонная запись конкретной музыки. Оказалось, что это сложный изобретательский процесс: надо на разных скоростях прогонять записи, накладывать их друг на друга. Хорошо ложится на запись скрипичная и виолончельная музыка, пение птиц, игра на пиле, а особенно - скрип двери.

И тут же Костя с очаровательной улыбкой стал демонстрировать "игру на двери" своего "кабинета". Действительно, дверь жалобно пищала и как-то нелепо крякала, что могло рассмешить кого угодно. Он проделывал всё это столь виртуозно и смешно, что Михалкину тоже захотелось поиграть на двери, сочинять такие же "конкретные" опусы.

- Пожалуйста. -  сказал Костя. - моя дверь хорошо настроена.

Васильев хотел слышать звуки в их чистом, первозданном виде, расчленять на простые составляющие и жонглировать ими. Составляла весьма интересные композиции, если стать, конечно, на платформу приятия модернистского искусства.

Видимо, на определённом этапе творческих поисков это было необходимо. Хотя при его исключительной природной музыкальности увлечение конкретной музыкой многим в то время казалось странным.

Естественно, Косте хотелось играть на каком-нибудь настоящем инструменте. Но на каком? Фортепиано? Не по карману. Одно время вроде бы набиралось денег на флейту, но так как и её купить не удалось, Костя отшутился тем, что уважаемая им Афина бросила играть на флейте, когда увидела, что это портит ей улыбку.

Для своей конкретной музыки Костя начал приобретать пластинки с записями голосов птиц. Друзья покупали в Москве всё, что могли найти. Когда же он сам бывал в Москве, то непременно спрашивал в магазинах такие записи. В результате образовалась целая коллекция птичьих трелей. Купленные пластинки радовали глаз художника и своими конвертами с изображением разных птиц – лесных и полевых.

Вначале Константин применял эти пластики только для своих опусов конкретной музыки, а потом, увлёкшись, слушал часами птичье пение, для большего удобства прослушивания переписав пластинки на одну плёнку и выбросив мешавший ему дикторский текст.

Юра Михалкин, увидев как-то у Кости детские игрушки - свистульки в виде жаворонка, синицы, соловья, спросил его:

- Для чего это тебе?

- Да вот, играю! И кое-что записываю на магнитофон и складываю из записей пьесы, - ответил тот.

Костя тут же стал выдувать на свистульке трели, которые можно было принять за пенье настоящих птиц. Когда кто-либо из друзей пытался сделать то же самое, ничего похожего не получалось. То были лишь жалкие подражания.

Друзья Константина старались поспевать за его увлечениями. Шорников стал даже разрабатывать магнитофоны своей конструкции с различными возможностями. Чтобы обогатить конкретную музыку, вводил, например, в устройство так называемую реверберацию - короткое эхо, дающее эффект громадного пустого зала. В поисках специальной технической литературы. Олег купил как-то книгу немецкого автора о магнитофонных записях. В книге он увидел крохотный рисунок – монтаж магнитофильма электронной музыки: на широкую магнитофонную ленту нанесены кусочки другой ленты с записанными на ней звуками. Его поразил узор, нечаянно сознанный наложением отдельных частей плёнки на основу магнитофильма, сам по себе напоминавший узор из тех абстрактных работ, которые делал Васильев.

Олега находка эта сильно потрясла. Будучи уже достаточно искушенным в конкретной музыке, в различных компиляциях, он увидел здесь новые возможности. Появилась мысль, что музыка тогда будет хороша, когда сможет хорошо смотреться (в условном изображении). С этой идеей Шорников прибежал к Константину и взволнованно, ни слова не говоря, положил перед ним рисунок.

- Ох, как это здорово, - тихо сказал Константин, - и как просто. Я давно искал это решение. Нужно делать так, чтобы музыка была изобразительно красива. Тогда действуют единые числовые законы.

Подобные музыкальные эксперименты находили отражение и в работах художника. Абстрактные эскизы, созданные в то время, исключительны своей белизной, контрастирующей с чёрными пятнами, которые располагаются так, что все поля вокруг кажутся беспредельными, необъятными, подобно световому заоблачному разливу. Но если присмотреться, заметишь, что там проступают серые, бело-серые, прозрачные поля, и все они не просто контрастные, а с краешками, с полями, с оттенками. Словом, есть то, что особенно поражает зрителя: изумительная, звонкая звуковая конструкция черного с оттенком нежно-серого.

По-видимому, именно тогда ощупью подходил Васильев к своей удивительной находке - свинцово-серебристому цвету, который неизменно будоражит чувства зрителя.

Постепенно музыкальные интересы Васильева стали меняться. Увлечение творчеством Шостаковича прошло. Довольно скоро Костя отказался и от всего модернизма XX века.

- Хватит изучать, - сказал он, - лучше это время тратить на настоящую музыку.

В его доме зазвучали широкие фортепианные пассажи концертов Бетховена, которые в то время Костя особенно много слушал. Это были замечательные записи Рихтера с первоклассными зарубежными оркестрами и дирижёрами. Например, с Бостонским оркестром под управлением Шарля Мюнша. Были и другие рихтеровские записи - фортепианные концерты Шумана, Моцарта, Чайковского.

Костя был совершенно поражен концертом Шумана в исполнении Рихтера и Варшавского симфонического оркестра. Прекрасный коллектив как нельзя лучше помогал необычайно романтическому роялю Рихтера. Васильева захватила грандиозность, размах композиторского замысла. Когда он впервые прослушал запись, то сказал своим близким:

- Это самый яркий юношеский образ в романтике!

Любил слушать Костя и записи других выдающихся пианистов - Мекельанджели и Гульда.

Васильев слушал и хорошо знал музыку разных стран и народов. Он всегда стремился как можно лучше познакомиться с музыкой Востока – Китая, Японии и особенно Индии. Часами мог слушать индийские рати, говоря при этом, что музыка очень помогает лучше понять философию и эпос Древней Индии. Внимательно изучал европейскую средневековую классику, постоянно слушает Баха, Генделя, Вивальди, других мастеров барокко, музыку рококо – Рамо, Куперена. Русская классика, разумеется, была на особом счету, а русская народная музыка, напевы различных областей России – просто его стихией. Именно из неё Костя особенно много черпал непосредственно для своего живописного труда.

Костя умел отбросить всё лишнее, что мешает почувствовать суть песни. Его не смущали плохие голоса и недоброкачественность записи. И это при том, что в классике ом стремился только к совершенному качеству исполнения и записи...

Напряжённая внутренняя работа, неизменно происходившая в сознании Константина, меняла и устремления его духа. Васильев всё больше понимает, что чистым формальный поиск не даёт удовлетворения художнику, не делает его в такой степени необходимым, как, скажем, Бетховен в музыке. Легко понять тщету абстрактных работ, если начать сравнивать того же Хуана Миро, например, с Леонардо да Винчи, который живет и будет жить в веках, потому что он для людей сделал такое, чего не сделали ни Хуан Миро, ни Мотервелл, ни Поллок.

Василев прекрасно знал, что сами модернисты, теоретики этих направлений, утверждали, что беспредметное искусство не направлено ни к кому и ни к чему, а выражает только самого автора. Вот почему оно должно быть искусством для малого, весьма ограниченного круга ценителей. А в сознании Константина упрямо жила одна и та же мысль: самовыражение для художника не самоцель; он должен работать для людей.

Васильев стал все чаще говорить друзьям о том, что формальный поиск кончается ничем, ведет в тупик, что логическим завершением модернизма является чёрный квадрат. И с грустью привел однажды высказывание основоположника теории "черного квадрата" художника Казимира Малевича: "Мы, живописцы, должны стать на защиту новых построек, а пока запереть или на самом деле взорвать институт старых архитекторов и сжечь в крематории остатки греков".

В послании Максимову Константин сообщает "За последнее время нарисовал мало, больше занят уничтожением старого, чем доволен. Сейчас делаю эскизы к двум большим работам, одну из них думаю кончить к Новому году. Занимаюсь также скульптурой, но ещё не закончил. Как научусь отливать из гипса, изготовлю тебе копию, поставишь на стол..."
 

  
Прерванный полёт
Чаще же всего Васильев находился в привычной для него замкнутой среде, в окружении женщин и детворы: матушки, сестер, племянниц. Кое-кто из друзей осуждал его за такое окружение, считая, что Константин в семейных делах погряз и не может от них освободиться. Ему советовали все бросить, поехать надолго в Москву, познакомиться там с известными художниками, людьми искусства.
Но его тонкая и ранимая, несмотря на некоторую напускную бесстрастность, натура не желала участвовать в торге, навязывать свои услуги знаменитостям. Не нуждался Васильев ни в какой искусственной рекламе. И все-таки под давлением друзей он вынужден был однажды отправиться со своими картинами в столицу в трехмесячную поездку. Да и трудно было устоять против натиска Анатолия Кузнецова, объявившего, что сам Илья Сергеевич Глазунов выразил желание познакомиться с творчеством провинциального художника и не исключено, что постарается помочь с организацией выставки его работ.
Мнение друзей и родственников было единогласным — надо ехать, тем более что Анатолий сумел заказать машину для перевозки картин до самой Москвы. Васильевы выложили все имевшиеся деньги, кое-что продали из вещей и, собрав в итоге незначительную сумму, которой можно было, однако, покрыть дорожные расходы и обеспечить пропитание в большом городе, благословили Константина на поездку.
Отъезд назначили на конец декабря. Дело было накануне встречи Нового, 1975 года, а этот семейный праздник Костя хотел провести дома. Но мосты были сожжены — машина заказана, и, чтобы не срывались намеченные планы, вместе с ним вызвался поехать Геннадий Пронин.
Константин взял расчет на заводе, где он работал художником-оформителем, и в конце декабря 1974 года вместе с другом Костя отправился в путь. Дорога оказалась нелегкой и долгой. Переправа через Волгу на железнодорожной платформе, пурга, снежные заносы — все это растянуло поездку на трое суток. Но вот Москва, Царицыно — конечная цель их пути. Именно там жила Светлана Александровна Мельникова, обещавшая устроить встречу Васильева с Глазуновым.
Несколько своеобразной и довольно загадочной фигурой, возникшей на горизонте Константина, была эта женщина. Она активно сотрудничала во многих общественных организациях, одновременно считалась доверенным лицом художника Ильи Глазунова, а благодаря своей поразительной активности пользовалась репутацией человека, знавшего все, что происходит в мире творческом, по крайней мере — в пределах Москвы. Кузнецов, давно знакомый с Мельниковой, представил ей в свое время Константина.
На следующий день после приезда в Москву Светлана Александровна ушла по своим делам, оставив Пронину номер телефона Ильи Сергеевича Глазунова: «Звони и договаривайся теперь сам...» Геннадий подсел к аппарату, и ему тут же повезло:
— Слушаю, — ответил тихий мужской голос.
— Илья Сергеевич, привезли из Казани картины художника, хотим показать вам.
— А-а... да-да. Мне говорили. Ну приезжайте. У меня как раз в гостях председатель Советского комитета защиты мира. Вместе и посмотрим...
Разгрузились у названного дома. Но картины никак не хотели помещаться в лифт. Пришлось на себе все их заносить на девятый этаж. Дверь открыл хозяин квартиры, и друзья начали распаковывать и показывать работы.
Первой раскрыли «Князя Игоря». Глазунов смотрел, молчал. Второй — «Ярославну». Тут он что-то забеспокоился, стал оглядываться:
— А где художник-то? Вот вы тут все таскаете, разматываете. А художник где?
Константин молчал, «работал» под грузчика. Геннадий не выдержал:
Да вот он и есть художник, мой напарник.
Ну здравствуйте, я Илья Сергеевич Глазунов. А вы?
Все познакомились. Распаковали третью картину — «Осень». Глазунов совсем разволновался:
— Ах, подождите, сейчас я позвоню министру культуры РСФСР.
Через несколько минут вернулся:
— Сейчас он приедет, будем смотреть вместе. Одна за другой картины рядком выстроились вдоль стены. Глазунов подолгу стоял возле каждой, рассматривал. Через полчаса подъехал седовласый плотный мужчина — Юрий Серафимович Мелентьев, и тоже с большим интересом принялся разглядывать работы. В разговоре выяснилось, что Глазунов через день уезжает в Финляндию и вынужден прервать отношения с Васильевым. Но он рекомендовал Константина Мелентьеву как самобытного русского художника и просил оказать ему помощь в организации выставки. А Косте сказал:
— Ты ко мне обязательно зайди через две недели, и мы с тобой продолжим разговор.
Но ни через две недели, ни через два месяца Васильев не напомнил о себе. Он полагал, что Глазунов хорошо знал, где его можно при желании найти. И в силу своего характера не мог, да и не хотел проявлять инициативу.
Ситуация складывалась такая, что Васильев подолгу вынужден был ждать чего-то. Вокруг него стал образовываться круг каких-то людей, проявляющих повышенный и не совсем бескорыстный интерес к его картинам. На словах рождались планы организации выставки его работ, но на деле же все эти обещания лишь уносили с собой последние скудные сбережения художника.
— Да что тебе Глазунов. Мы сами все устроим. Нужно только сходить вот с таким-то товарищем в ресторан.
Позднее оказывалось, что человек этот сделать ничего не может и нужно устроить встречу с другим: там наверняка все получится... Потом шла корректировка:
— Знаешь, давай-ка мы одну твою картину продадим, нам осталось последнее небольшое усилие, и открываем выставку...
Васильев, не искушенный в подобных человеческих взаимоотношениях, поначалу шутливо соглашался:
— Ну что же, я человек подвластный, должен подчиняться.
Единственное право, которое он оставлял за собой, было право на творчество. Он постоянно работал, не мог не работать. Сделал портрет маслом давнего московского друга Виктора Белова. Некоторые картины написал совместно с одним из своих новых знакомых — художником Козловым. Фон делал Козлов, а жанровые сцены — Васильев. Потом Козлов продавал картины на правах соавтора. Написал Васильев и вариант «Ожидания», также вскоре навсегда исчезнувший. Из привезенной коллекции безвозвратно было утрачено немало картин, и среди них «Князь Игорь», первый вариант «Ярославны», несколько пейзажей.
Часть работ художник вынужден был подарить в знак признательности за предоставлявшийся ему ночлег: приходилось периодически менять квартиры, чтобы не злоупотреблять гостеприимством Светланы Александровны. Нельзя сказать, чтобы все время, проведенное Васильевым в Москве, было потрачено впустую. Подружился он и с очень интересными людьми: писателем Владимиром Дудинцевым, поэтом Алексеем Марковым. А на третий месяц пребывания в столице отыскал его наконец и Илья Сергеевич Глазунов, вернувшийся из очередной зарубежной поездки.
Художники долго беседовали, и Глазунов, достаточно хорошо почувствовав Васильева, поразился серьезности и глубине, с которыми Константин проникал в разрабатываемые темы. Встречались они несколько раз, и Илья Сергеевич всегда заинтересованно расспрашивал Костю о живописи, музыке. У него была собрана редкая коллекция грампластинок, привезенных из зарубежных поездок. Глазунов ставил на проигрыватель пластинку и просил Константина объяснить, как он понимает это музыкальное произведение. Васильев тут же довольно точно расписывал всю идею композитора. Или Глазунов, знаток русской истории, заводил какой-нибудь старинный марш, относя его к определенному периоду Российской империи, но Васильев вдруг поправлял его, говоря:
— Нет, Илья Сергеевич, это не та эпоха. Пушкин не мог слушать такого марша. Он зазвучал только во времена Достоевского...
То есть Васильев удивлял Глазунова поразительной исторической точностью: не столько знанием каких-то фактов, сколько глубоким восприятием событий русской истории до деталей, словно Константин сам прожил все ее периоды и крепко запечатлел в памяти. Срабатывало здесь, несомненно, обостренное художественное мышление Васильева.
Возможно, мы не вправе говорить сегодня о том, что дало друг другу общение двух художников. Проведем лишь легкие параллели, указывающие на то, что всякие контакты людей творческих вне зависимости от их желания дают обоим новый материал для осмысления. Васильев показал Глазунову свой светоч — свечу, горящую в руке человека, которая олицетворяет его духовное горение: на картинах «Достоевский», «Ожидание». Интересно, что кибернетическая наука относит подобное горение к одному из загадочных явлений природы. Ведь свеча не разгорается (парафин или стеарин не воспламеняются), но и не тухнет. То есть устанавливается динамическое равновесие между огнем и внешней средой. Это равновесие существует долго, упорно и неизменно. Интуитивное стремление Васильева к подобному образу в живописи не случайно. Упорное, долгое горение — постоянное внимание, постоянная творческая сосредоточенность были символами самой жизни художника.
Безусловно, изображение свечи в живописи — не открытие. Свечи были на полотнах Пукирева в «Неравном браке», на автопортрете Лактионова и у многих других художников. Но они появлялись там чаще всего как необходимые атрибуты или предметы утонченного быта. Здесь же возникли как мощный самостоятельный символ, углубляющий смысл художественного произведения. И это не мог не почувствовать Илья Сергеевич Глазунов.
Поразила большого мастера и такая находка Константина, как столкновение цветовых тонов — ярко-красного и стального, других теоретически не гармонирующих цветовых пятен, имеющих необычайно сильное эмоциональное звучание. Глазунов творчески преломляет эту находку в картине «Два князя» и других работах. Как и Васильев, Илья Сергеевич свои полотна находит разумным демонстрировать посещающим его мастерскую гостям под хорошо подобранное музыкальное сопровождение.
Общение с маститым художником оставило глубокий след в душе Константина. Глазунов вдохновил Васильева на создание большой серии работ из цикла «Русь былинная»: одного формата и в одном стилевом решении — специальный вариант для репродуцирования картин на открытках. Константин выполнил это задание, но, к сожалению, не успел показать картины своему наставнику. После гибели Васильева часть их действительно вышла в свет в издательстве «Изобразительное искусство» в открыточном варианте.
Третий месяц пребывания Константина в Москве близился к концу. Все чаще и чаще получал он письма от родных с просьбой поскорее возвращаться. Клавдия Парменовна уже беспокоилась о сыне. И, не дождавшись выставки своих работ, Васильев едет домой. По воспоминаниям Клавдии Парменовны, она немного побаивалась этой встречи, ожидая увидеть сына угнетенным неудачей. Но он, словно предчувствуя волнение матери, явился веселым, беспрестанно сыпал шутками:
— Наполеон ходил на Москву, и я ходил на Москву. Наполеон вернулся ни с чем. А я вот привез тебе, матушка, в подарок апельсины...
На самом деле его душевное состояние не было таким уж приподнятым. Константин вдруг почувствовал себя неуверенно. Он сетовал друзьям:
— Вот мы здесь, в деревне, на своем насесте что-то создаем, к чему-то стремимся. А нужно ли это кому-нибудь?..
Наступила очередная полоса депрессии, творческого застоя художника. По-видимому, для тонкой, несколько сентиментальной и ранимой натуры Васильева переход в другую среду мог стать губительным. Живя в поселке, Константин находился в замкнутой атмосфере, ставшей его сложной судьбой. Но атмосфера эта была такова, что он мог в ней любую свою идею довести до конца. В этом отношении его изолированность, нежелание вертеться в кутерьме художнических страстей были своего рода творческим иммунитетом.
Стряхнув все же творческое оцепенение, Константин, словно к спасительному роднику, потянулся к живой истории Отечества — к героическим событиям последней войны, с которыми в какой-то мере соприкоснулась и его собственная судьба. Ему захотелось настоящего, сильного чувства, которое помогло бы вновь собраться со всеми физическими и духовными силами. Ведь в свое время именно сила духа русского народа помогла выдержать все нравственные испытания и выстоять в борьбе с врагом. Он отбрасывает многое из своих чисто внешних увлечений и углубляется в творчество.
Созданные Васильевым в этот период картины батального жанра как бы продолжают его былинную богатырскую симфонию. В них ощущается та исполинская корневая система, пронизывающая ширь и глубину веков, которая питала и крепила народный подвиг в Великой Отечественной войне. Тема борьбы не только русского народа с немецким фашизмом, но и людей мира против всего враждебного общечеловеческому вошла в художественное сознание Васильева, сохранив окраску патриотического романтизма, полного глубочайшей веры в жизнь, в торжество добра и света.
Одна из работ этой серии, «Парад 41-го», принадлежит теперь Казанскому музею изобразительных искусств. При всей простоте этой, казалось бы, не новой композиции — воины прямо с парада уходят на фронт — художник находит свойственное ему оригинальное решение.
Прежде всего найден необычный ракурс. Зритель смотрит на происходящее как бы со стен храма Василия Блаженного, поверх памятника Минину и Пожарскому, нарочно увеличенному в размерах и доминирующему на холсте. И сразу же возникают два символических Васильевских плана.
Первый план — формального узнавания. Мы видим ритмические серо-стальные колонны солдат и невольно чувствуем драматичную атмосферу происходящего. В то же время фигуры Минина и Пожарского, изображенные в античных тогах, сразу дают нам другой мощный духовный план — бесконечности, неистребимости народа, вызывая исторические ассоциации с нашими пращурами. Эти герои отечественной истории словно благословляют новых героев на защиту самого дорогого — Родины.
Удивительно, что мы, зная победоносный конец войны, переживаем в этой картине напряженность ее начала, испытываем ту вдохновляющую силу, которая является только в грозные дни, наполняя патриотизмом сердца.
Конструктивно произведение поражает исключительной силой и специалистов живописи, и тех, кто, безусловно, никогда не видел подобного художественного решения пространственности и ракурса.
Парная к этой картине работа — «Нашествие» прекрасно дополняет и развивает единую мифологическую основу их общего сюжета. Художник долго вынашивал замысел картины и не один раз переписывал начатое. Первоначально это была многофигурная композиция с изображением жестокой битвы между тевтонами и славянами. Но, сфокусировав главную идею и переведя конфликт в план духовно-символический, Васильев упраздняет батальные сцены, заменяя их духовно противоборствующими силами.
На холсте остаются лишь два символа. С одной стороны стоит разрушенный остов Успенского собора Киево-Печерской лавры с немногими сохранившимися на нем ликами святых, которые поют сомкнутыми устами неслышимые нами, но какие-то грозные гимны. А с другой — мимо проходит, извиваясь змеей и размеренно чеканя шаг, железная колонна разрушителей.
В диптихе в предельно лаконичной форме в мощном символическом контексте сталкиваются два извечно противоборствующих начала — Добро и Зло, которые имеют конкретную земную форму: Мы и Они. Борьба показана не только и не столько на земле или в небе, борьба идет в сердцах, в душах. Обе картины выполнены в монохромных серых тонах со всеми возможными оттенками. Это создает необходимое единство философского замысла и его технического решения, чем еще более усиливается звучание образов и достигается удивительная гармония произведений. И если бы Васильев оставил после себя только эти две работы, то и тогда он навсегда вошел бы в историю отечественной культуры — настолько велико для нас значение этих полотен.
Создавая военную серию, Константин реализовывал свои самые смелые замыслы. Одним из них было появление работ на темы любимых военных маршей, всегда игравших большую роль в русской воинской жизни. Художник считал, что старинные русские марши в исполнении духовых оркестров — это еще один важный срез с мощного пласта отечественной культуры.
И вот из-под его кисти выходят работы «Прощание славянки» и «Тоска по Родине». Писал он их под соответствующее музыкальное сопровождение на больших холстах — до двух метров в длину каждый. Для Константина, всегда крайне ограниченного в средствах, такая непозволительная роскошь была редким исключением. Но, очевидно, творческий замысел и его реализация потребовали от художника именно такого решения. Чувство гармонии никогда не отказывало ему: зритель невольно воспринимает мощные звуки духовых оркестров, которые словно растекаются по всей площади картин.
На полотне «Прощание славянки» выделяется фигура солдата в таком стремительном движении к священной защите, что кажется: за ним не отряд воинов, а весь народ. Справа на картине — фигура женщины с девочкой; женщина неестественно выпрямилась в последнем героическом усилии, чтобы не поддаться отчаянию. Она смотрит куда-то поверх дорогого ей человека, далеко вперед, и словно различает уже грядущие роковые события. Движение воинов и застывшее отчаяние провожающих запечатлено художником на фоне беспокойного неба в холодно-серых тучах и сияющих огнем просветах. Всю композицию незримо пронизывает и возвышает музыка знакомого нам военного марша.
Насколько сильно и убедительно передал Васильев состояние физического и духовного напряжения людей в те дни, можно судить из письма, опубликованного в газете «Вечерняя Казань» 5 июля 1983 года. Приведу полный его текст:
«Было это в июне 1941-го. На рассвете три фашистских самолета Ю-88 безуспешно пытались бомбить небольшую станцию Великополье. К утру хлынул проливной дождь. Самолеты улетели. Все было в воде — зеленая трава, рельсы, разбухший дощатый перрон.
Началась посадка. То тут, то там звучало: «Скорей! Скорей!» Солдаты заторопились к теплушкам.
В стороне от эшелона собрались местные жители. Худенькие мальчишки заиграли щемящий марш «Прощание славянки», написанный трубачом военного оркестра В. Агапкиным.
Среди провожающих выделялась высокая красивая женщина, держащая за руку девочку, удивительно похожую на нее. «Ярославна!» — подумал я, глядя на молодую мать. Вдруг она вскрикнула: «Миша!» На ее голос обернулся широкоплечий солдат, взмахом руки попрощался с «Ярославной». Прогремев буферами, поезд заспешил к фронту. А дождь, спасший нас от вражеского налета, лил не переставая.
...Лежа во фронтовом госпитале после ранения, я прочел в газете стихи А. Суркова, посвященные обороне Москвы. И такая уверенность звучала в строках поэта — «Этот парень в серой шинели никогда не отдаст Москву», что мне вновь вспомнилась та сцена: молодая женщина в платке и любимый ее, исполненный решимости выполнить свой долг до конца.
Окончилась война. Десятки лет прошли с той поры. И вот как-то приятель пригласил меня на выставку мало кому известного художника Константина Васильева, экспонировавшуюся в Молодежном центре.
Мое внимание привлекло полотно, у которого толпились посетители. К моему величайшему изумлению, увидел я на картине сцену далекого фронтового прощания: строгую русоволосую женщину, держащую за руку девчушку, тяжелый косой дождь, шеренги солдат. И подпись — «Прощание славянки».
А потом мне попались «Известия» от 15 октября 1979 года с репродукцией той картины. Внизу пояснения: «Константин Васильев (1942-1976) — безвременно скончавшийся живописец, темой многих произведений которого была Великая Отечественная война».
Долго смотрел я на этот снимок, любуюсь им и сейчас, хотя он уже пожелтел от времени. И всякий раз задаю себе вопрос: как мог человек, родившийся через год после начала войны и подсмотренной мною сцены прощания, написать такое полотно? В этом, наверное, и заключается подлинная сила искусства. П. Макаров, ветеран войны».
Столь же лаконична и эмоциональна картина Васильева на тему военного марша «Тоска по Родине». Первое впечатление — ни единого лица, лишь сплошные, леденящие душу ртутным отблеском стальные каски да спины людей в серых солдатских шинелях, уходящих в разверзнутое у горизонта зарево войны. И вдруг — профиль юного солдата, нежные черты под жесткой сталью. Воин посылает, может быть, последний прощальный взгляд любимой Родине...
Художник как бы осуществил в живописи два бесспорных музыкальных шедевра. Каждая из этих реалистических работ имеет неожиданное и, как нам теперь представляется, единственно возможное композиционное решение. Однако Васильев, чрезвычайно требовательный к себе, посчитал необходимым усилить символическое звучание «Прощания славянки». Положив с этой целью картину в воду на отмочку, он, к сожалению, не успел написать новый вариант. Поэтому извлеченный из воды уже после гибели Васильева холст значительно пострадал. Но даже в этом своем качестве работа производит сильное эмоциональное воздействие на зрителя, в особенности если смотрят на нее, когда звучит музыка этого марша.
Особое место в серии военных работ художника занимает портрет Маршала Советского Союза Г. К. Жукова.
Как-то Константин процитировал друзьям Пушкина: «У русского царя в чертогах есть палата, она не соболем, не серебром богата...», с какой-то горечью заметил:
— А в палате ведь той висели портреты героев Отечественной войны 1812 года. Жаль, что сегодня у нашего народа нет собранных портретов героев новой Отечественной войны.
И Васильев, вынашивая большие и дерзкие планы, задумал создать подобную галерею образов тех полководцев, кто, ведя за собой народ, прославил силу русского оружия. Такой цикл работ требовалось связать единым художественным решением. Константин долго обдумывал, искал ту единственную форму подачи, в которую должны вылиться портреты
Художник остановил свой выбор на традиции парадного портрета, столь распространенной в XIX веке, но забытой нашими живописцами. Зная, что на традицию эту навешен ярлык «высокопарный дух», что она обругана и всячески уязвлена, Константин не побоялся все же перешагнуть запретный рубеж.
В понимании Васильева определенная условность и торжественность парадного портрета совершенно необходимы. Ведь не случайно, например, символика, сопутствующая парадному военному оркестру, помпезна: духовой военный оркестр на марше всегда выглядит торжественно, празднично. Так и у портретов людей, связанных легендарной славой, зритель должен испытывать духовный подъем, взлет своих устремлений.
И Васильев со всем своим тактом, не злоупотребляя художественными средствами этого направления, начал задуманную серию.
Картина предельно символична. На переднем плане — легендарный маршал Г. К. Жуков, попирающий штандарты и знамена — символы былого величия «третьего рейха». Наброшенная на его плечи шинель подобна крыльям, взметнувшим этого человека к славе. А дальше, в глубине, оживает сама история: на фоне прокопченного российского неба, мятущегося и грозного, — остовы домов разрушенного Сталинграда. Но близок очищающий огонь возмездия, языки его пламени, поднявшиеся за спиной маршала, уже разгоняют скверну. И мы видим, как откуда-то из поднебесья, сквозь легкую дымку облаков, идут колонны русского воинства.
Вся эта символика подчинена одному стремлению — передать ту страшную, трагическую и в то же время великую эпоху, которую пережил наш народ, народ, способный в лихую годину выдвигать из своих рядов непобедимых полководцев.
В этой во многом смелой, новаторской работе, во всем строе ее художественного языка ощущается могучее воздействие не только народного мифотворчества, но и школы великих мастеров живописи. Здесь и филигранная техника, и удивительное чувство цвета, и целый арсенал разнообразных технических приемов и средств, используемых художником.
Например, как признавал сам Васильев, идею с движущимися по небу шеренгами солдат он позаимствовал у гениального Рафаэля: в «Сикстинской мадонне», если хорошенько присмотреться, можно заметить, что пространство заполнено головками ангелов.
Портрет маршала Жукова показал, какие неисчерпаемые возможности таит в себе могучая сила реализма, способная создавать необыкновенно емкую художественную форму.
На посмертных выставках Константина Васильева люди с воодушевлением подзывали друг друга посмотреть этот портрет, как делали бы они это, если бы проходил сам народный военачальник. И действительно: первое впечатление от портрета Жукова — народный героический подъем и мощная победа, слившиеся из миллиона простых лиц в единое лицо полководца, истинного героя второй мировой войны, сына своей Родины.
Тема Великой Отечественной войны не раз порождала романтические взлеты в советском реалистическом искусстве. Но у Васильева и сам выбор темы определен его внутренним духовным устремлением. Романтика заложена в самой природе этого человека, в его художественной интуиции.
Постоянно совершенствуя и одухотворяя свои художественные образы, Васильев в портрете Жукова выходит на новый качественный уровень, делает попытку высказать какую-то главную, мучительную мысль. В картине окончательно выражена основная идея автора: борьба за сильного и красивого человека.
Художник не случайно выводит внутреннюю борьбу человеческих страстей на бранное поле, бросает в пламя войны. Война — время, когда четко поляризуются характеры. Война — место, где чистые и светлые силы безропотно идут на смерть во имя Родины, а всякая нечисть прячется или мародерствует. Героическое у Васильева всегда рядом с трагическим, его герои часто гибнут, но обязательно побеждают нравственно. Сталкивая антиподы в бескомпромиссной ситуации, художник призывает нас и в обыденной, не столь напряженной обстановке сохранять чистоту своих устремлений.
Патриотические картины Васильева, посвященные борьбе с фашизмом в годы Великой Отечественной войны, вызвали большой общественный резонанс в нашей стране. Великая сила видится в его былинных и исторических героях. От зрителя часто требуется физическое и духовное напряжение, чтобы решить, как же воспринять случившееся на картине событие, ее сюжет, символику. Реализм суровых лиц на картинах художника есть не что иное, как понятная каждому сосредоточенность во время любого трудного дела.
Зрителю могло бы показаться странным, если Г.К. Жуков во всем вдохновении и трагедии освобождения Родины вдруг получился бы у Васильева с доброй улыбочкой. Или, скажем, на картине «Прощание славянки» лицо солдата — символа защиты — и лицо женщины — символа земли русской —- были бы обращены друг к другу с тоскливой чувствительностью.
Существует нечто вроде парадокса. Одни художники, находясь во время Великой Отечественной войны в глубоком тылу, писали только натюрморты. Другие, спустя много лет, не зная войны, выражают вдруг ее трагедию. Очевидно, новое поколение хочет по-своему осмыслить явления, отмеченные глубочайшим трагизмом и одновременно величайшим взлетом человеческого духа. И нет ничего удивительного в том, что молодой художник не остановился на картинах природы, а выбирал значительные моменты в истории страны в проявлении характера героя.
В картинах Васильева всегда — будь то пейзаж, портрет, баталия — сосредоточивается вся гармония чувств, а не чувствительность, и вся гармония сил, а не сверхчеловеческий деспотизм, все то, что истинно создает жизнь, ее ценность.
Устремляя взгляд в будущее с верой в гармоничного человека, Васильев пишет свою последнюю работу «Человек с филином», ставшую вершиной философского обобщения в творчестве художника.
Это сложный символ-образ человека, вышедшего из народной среды и вобравшего в себя все лучшие его черты. Реалистическую сюжетную композицию пронизывает разнообразная символика, идущая от сердца, от души человеческой, как сгустки устоявшихся народных понятий.
Васильев, как никто другой, показал, насколько важен символизм в реалистических работах. Но не тот условный, притянутый символизм, который нужно разгадывать, как ребус, что характерно, например, для мастеров северного Ренессанса периода XV-XVI веков, где изображения представляли узаконенную систему символов: туфли, выдвинутые на передний план картины, должны были олицетворять преданность супругов, а собачка — уют домашнего очага и так далее. Под символизмом сам Васильев понимал художественные образы, которые пробуждают высокие чувства.
В картине «Человек с филином» есть сгорающий свиток с псевдонимом художника «Константин Великоросс» и датой, ставшей годом его смерти, — 1976-й, есть светоч, который Человек несет в руке, плеть, прозорливая птица, сомкнувшийся земной круг, нарочито сдвинутый, — все это символы. Но они могут казаться плоскими или быть очень емкими и духовно насыщенными. Все зависит от того, как зритель будет их воспринимать. Художник не занимался специальным подбором символов, они рождались у него подспудно при создании образов. Он работал интуитивно: несмотря на всю свою железную логику, воспринимал требуемую ему информацию неведомым нам чувством.
Так, Васильеву всегда нравилось смотреть на огонь. Константина привлекала стихия огня, его красота. И появился огонь, появились свечи на его полотнах. Они оказались технически удобным средством. Художник мог получить выгодное цветовое решение картины, нужную освещенность лица героя. Кроме того, свеча — красивый декоративный элемент. Но постепенно она превращалась у Васильева в некий символ-светоч...
Внешне в светоче у Васильева ничто не зашифровано. Это самодовлеющий символ, который каждый будет воспринимать по-своему. Толкование полотен может быть разным в зависимости от полноты их постижения.
Существует, например, такое прочтение «Человека с филином». В облике старца художник попытался представить мудрость человеческого опыта. Поднявшийся великан соединил собой два мира: небо и землю, подобно мифологическому древу жизни — соединителю двух сфер. Васильев напоминает, что на Земле произрастают не только цветы и деревья, но и человеческие жизни. Словно корнями врос старец в землю, еще не проснувшуюся от холодного сна. Мех его шубы, схожей своей фактурой с заиндевевшими кронами деревьев, свидетельствует о былой связи его с зимним лесом. Человек поднялся из самой природы и достиг таких высот, что головой подпирает небесный свод.
Но что же взял с собой мудрец в нелегкий путь, равный, возможно, жизням многих поколений, чтобы связать собою два начала и достичь гармонии мира?
В основу истинного возвышения художник кладет всякое творческое горение — и как символ его — догорающий свиток с собственным псевдонимом, очевидно, полагая, что только творческая мысль, рожденная из знания, способна достичь космических высот. Но сгорает имя! И в этом есть второй, личностный смысл. Истинный художник, истинный мыслитель должен полностью забыть о себе ради людей, ради своего народа.
Только тогда он становится живительной силой. Творчество — одно из величайших проявлений человеческого духа.
Из пламени и пепла пробивается вверх небольшой росток дуба — знак вечности. Дубок изображен наподобие нанизанных один на другой цветов трилистника — древнего символа мудрости и просвещения. Неумирающие знания оставил на земле огонь творчества!
Над ростком горит светоч, зажатый в правой руке старца. Видимо, это и есть главное, что взял и несет с собою мудрец. Светоч — символ ровного и негасимого горения души. Ореол свечи выхватывает тонкие черты лица человека, соединяющие в себе редкую сосредоточенность с возвышенностью мыслей. Какой-то особый смысл переполняет загадочные глаза старца. В них самоуглубление, зоркость не только зрительная, но и внутренняя, духовная.
Над седой головой он держит плеть, а на рукавице той же руки сидит грозная по виду птица — филин. «Живой» ее глаз — всевидящее око — завершает движение вверх: дальше — звездное небо, космос. Плеть или бич необходимы, чтобы в любых условиях сохранять стойкость духа: без самоограничения недостижима истинная мудрость. И, наконец, изображение филина, совы у разных народов всегда было символом мудрости, беспристрастного видения мира. Филин — птица, для которой не существует тайн даже под покровом ночи. Это то откровение, к которому стремится и которого рано или поздно достигнет грядущий человек. Поэтический образ старца, рожденный художником, как бы включается в вечную жизнь природы и «высказывает то, что молчаливо переживается миром».
Картина утверждает великую ценность самой жизни, неумолимого ее движения, развития. Ее появление предвещало начало некой новой живописи. Художник, завершив полотно, сам это ясно почувствовал. И, может быть, впервые испытал острую потребность в уединении, чтобы глубже осмыслить найденное направление. Вместе с братом Анатолия Кузнецова — Юрием, — заядлым охотником, Константин ушел в марийские леса.
Первым, кто повстречался им по возвращении с охоты, был Анатолий Кузнецов. На все его вопросы Константин отвечал односложно и смотрел поверх его головы, отрешившись от всего... Только на следующий день художник сказал зашедшему навестить его другу и матери: «Я теперь понял, что надо писать и как надо писать». Сила, заложенная в этих словах, говорила о том, что Васильев действительно вступает в новую фазу жизни и творчества. Он ощутил какой-то нерв жизни, что-то совершенно новое. Это был мощный прилив сил, проникший в него извне, на марийских просторах. Сознание его начало перестраиваться. И от наступившего периода можно было многого ожидать. Это происходило всего за несколько дней до гибели художника...
В октябре 1976 года в Зеленодольске была организована объединенная выставка художников района и города, где Константин представил три своих работы: «Нечаянная встреча», «Ожидание» и «Портрет Лены Асеевой». Судя по многочисленным записям в книге отзывов, картины его очень понравились зрителям. После закрытия выставки, 29 октября, в 18.00 часов было решено устроить обсуждение работ с присутствием художников.
Константин в этот вечер казался очень бодрым. Собираясь на встречу, приводил в порядок свой парадный коричневый костюм и напевал в такт военному маршу, гремевшему с пластинки. Когда все было готово и Константин направился уже к выходу, к нему неожиданно зашел казанский знакомый Аркадий Попов. Узнав, что Костя едет на выставку, захотел присоединиться к нему. Вдруг увидел «Человека с филином» и остановился, словно завороженный. Тогда Константин вернулся, поставил на проигрыватель пластинку со вступлением к третьему действию «Парсифаля» Вагнера...
Уходя, сказал Клавдии Парменовне: «Я долго не задержусь, после обсуждения — сразу домой...»
Только через три дня сообщили матери о его гибели. В тот вечер на железнодорожном переезде обоих друзей сбил проходящий поезд. Смерть эта потрясла многих...
Похоронили Константина в березовой роще, в том самом лесу, где он любил быть, подчас превращаясь в беззаботного ребенка, где в пору прежних увлечений конкретной музыкой находил неожиданные, поражавшие его звуки, а возмужав, открывал для себя мир красоты. Друзья выносили Константина из дома, в последний путь, под звуки траурного марша Вагнера «На смерть Зигфрида»...
В его комнате вдоль стен сиротливо остались стоять не завершенные им работы: «Отечество», портрет сестры Людмилы, детский групповой портрет племянниц, портрет племянницы Наташи среди цветущих ирисов. Никогда уже не претворятся в жизнь планы художника: написать грандиозное полотно «Битва», посвященное сражению на Курской дуге, закончить всю военную серию по разработанным эскизам и, в том числе, большой портрет маршала К. Рокоссовского, начать серию портретов «Великие женщины России»
После смерти Васильева был обнаружен листок (почему-то полуобгоревший) с записанными его рукой удивительными словами: «Художник испытывает наслаждение от соразмерности частей, наслаждение при правильных пропорциях, неудовлетворение при диспропорциях. Эти понятия построены по закону чисел. Воззрения, представляющие из себя красивые числовые соотношения, — прекрасны. Человек науки выражает в числах законы природы, художник созерцает их, делая предметом своего творчества. Там — закономерность. Здесь — красота. Искусство постоянно возвращается к своим истокам, пересоздавая все сызнова, и в этом новом вновь возрождая жизнь. Наследное как спасающая сила...»
Его ли это слова? Может быть, это что-то записанное на память... Да в этом ли дело. «Не мы читаем книги, но книги читают нас». В этом отрывке — вся суть души Константина. У него, у этого удивительного художника, нет ничего незаконченного. Есть незавершенное. Но и оно закончено. Любой его набросок, этюд поразительно целен, каждый штрих карандаша, мазок кисти предельно точен и правдив — это всегда поле напряженной борьбы за чистоту выражения. Художник не приемлет небрежности, приблизительности, халатности в искусстве. Отсюда — удивительная законченность любого из фрагментов произведений Васильева. Может быть, именно поэтому его живопись более всего смыкается с музыкой, где любая структура, как бы ни была сложна и импровизационна, состоит все же из абсолютно точных по высоте звучания элементов.
Создавать совершенные художественные произведения может лишь человек, наделенный высокими этическими идеалами. Совершенство, утверждали древние, рождается от равновесия, равновесие — от справедливости, справедливость же — это чистота души. Совершенство — равновесие — справедливость — эти понятия как нельзя лучше отвечали всему складу характера Константина Васильева.
Судьба, так часто злая по отношению к великим людям извне, всегда бережно обходится с тем, что есть в них внутреннего, глубокого. Мысль, которой предстоит жизнь, не умирает с носителями своими, даже когда смерть застигает их неожиданно и случайно. И художник будет жить, пока живы его картины...
Можно смело сказать, что Константин Васильев разрабатывал свою целину в живописи. Он приоткрыл творческое направление, позволяющее художнику идти по пути реалистического искусства и создавать живописные полотна, активно воздействующие на зрителя, дающие богатую пищу уму и сердцу.
В начале века известный русский и советский искусствовед Сергей Дурылин сказал: «Единственный путь освобождения от тирании упадка в искусстве есть путь символизма, как художественного метода, мифотворчества, как плоти искусства...»
Не живое ли воплощение сказанного видим мы сегодня на полотнах Васильева? Он действительно принял за исходный принцип творчества мироотношение народа. Художник ступил на путь мифотворчества в поисках героя, способного служить делу внутреннего преображения людей; искал в мифологии русского и соседних народов гармонического, идеального человека древности, а найденные и глубоко осмысленные художественные образы смело выражал в новых формах, создавая глубоко символические полотна.
Сегодня мы видим, какое разнообразие характеров — суровых, светлых, исполненных практической заботы или тонкой поэзии — создано художником. Всматриваясь в черты этих героев, живые и индивидуальные, лучше начинаем понимать свою историю, самих себя, окружающую жизнь. И словно лучик света, посланный из какого-то неведомого мира, освещает наши души. На время мы забываем свои мысли, желания и внимательно присматриваемся к этому лучу. Образы, знакомые раньше только снаружи, высвечиваются, и кажется, будто мы видим бьющиеся в них сердца.
Среди всей мудрости, которую мы впитываем в себя, пребывая на высоте своих устоявшихся понятий, вдруг останавливаемся и спрашиваем — а так ли чист наш внутренний мир, так ли тепло в нас сердце, как в тех людях, созданных художником, которых мы лишь раз увидели, но навсегда запомнили?
Жизненный путь художника измеряется не прожитыми годами, а оставленным им творческим наследием. И оно у Васильева внушительно — 400 живописных, графических работ и эскизов!
Десятки раз по инициативе Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры открывались посмертные выставки этого мастера. Зрители часто спрашивают, в чем же секрет яркого дарования художника, каким образом удалось ему талант, данный от рождения, вознести до самобытного мастерства? Секрет этот — в народности! Васильев народный, национальный художник по сути своей.
Картины художника отмечены красотой, а не красивостью, в них живое слияние души исполнителя и души народа-творца! И народ почувствовал, признал в нем своего художника. Каждой новой встречи с ним люди ждут с нетерпением. Что может быть выше такого гармоничного созвучия душ художника и зрителя?! Тяга людей к прекрасному — залог духовного здоровья нации, говорил Ф.М. Достоевский. А народ, имеющий здоровый дух, — неистребим.
Велико воспитательное и интернациональное значение творчества Васильева. Его картины прославляют мужество и героизм, пробуждают в молодых людях готовность повторить подвиг отцов. Художник черпал материал для творчества из жизни русского народа, которую знал лучше всего. Но эстетическая ценность его картин, та красота человека и природы, что они утверждают, является достоянием всего советского народа, они понятны зрителю любой национальности. Понятны его работы и зарубежному зрителю, проявившему самый живой интерес к творчеству художника. Истинно народное искусство всегда становится общечеловеческим достоянием.
...Живет в Коломне пожилая женщина — Клавдия Парменовна Васильева, мать большого художника. Трудная жизнь за ее спиной. Уходят годы, а забот не убавляется. Десятки выставок, подаривших людям радость, принесли ей огорчения: картины заметно пострадали и требуют серьезной реставрации. Это тоже ложится новым грузом на ее женские плечи. Долго ли еще нести ей свои и чужие заботы?!
Щемящая грусть часто подкатывает к сердцу. А когда совсем становится невмоготу, то во сне к ней приходит сын... Вот она слышит Костины шаги... Подошел, открыл калитку их старого дома и по обычаю выстучал в окно несколько тактов из марша Бетховена. Прежде он всегда говорил: «Матушка, ты не торопись открывать, у тебя давление, я подожду на крыльце!»
Вошел тихо. Позвал:
— Мама!
Посмотрел на нее долгим ласковым взглядом и вдруг сказал с горькой нежностью:
— Ты очень устала, родная... Я знаю... Пожалуйста, потерпи. Помоги мне еще немного...
   
 
МУЗЕЙ КОНСТАНТИНА ВАСИЛЬЕВА
Музей Константина Васильева на улице Баумана в Казани открылся в 2013 г. Он посвящён отечественному художнику, создателю картин на исторические и легендарные сюжеты. На самом деле первое открытие музея состоялось 17 годами ранее: тогда он работал на улице Гвардейской. Но затем для повышения посещаемости было решено перенести экспозицию в самый центр города. Плюс к тому существенно увеличилась площадь музея.

В музее всего пять залов с минималистичными интерьерами на двух этажах, но места здесь достаточно: многие работы Васильева требуют простора для экспонирования. Вместе с тем это не только выставочное, но и обучающее пространство. На базе музея функционируют детский живописный кружок, а также архив.

Увы, громкой прижизненной славы Константин Васильев не снискал: только две его выставки были организованы в Казани за весь период творчества художника. Зато сегодня его работы признаны повсеместно, так что открытия нового музея жители Казани ждали с нетерпением.

Герои художника — это и персонажи старинных легенд, такие как Илья Муромец, и языческие божества, и сакральные животные.
Известность Константину Васильеву как советскому художнику принесли в наибольшей степени работы, написанные на сюжеты из русской мифологии, древних сказов и преданий. Герои художника — это и персонажи старинных легенд, такие как Илья Муромец, и языческие божества, и сакральные животные, мудрые старцы и люди из народа. Советская тематика в творчестве Васильева также представлена достаточно широко — в частности, картины о Великой Отечественной войне. Художник работал в разных жанрах, и в музее можно увидеть не только живопись: портреты и пейзажи, — но и графику.

Всего в экспозиции насчитывается более 150 работ, из которых около трети были переданы музею сестрой автора и еще примерно столько же пребывали до того в личной коллекции Г. Пронина, директора музея и друга художника. Среди наиболее выдающихся картин — «Ожидание», «Вотан — верховный бог древних скандинавов», цикл работ «Кольцо нибелунга», «Старик с филином», «Жница». Отдельное место отведено для небольшой мемориальной выставки, посвящённой художнику.

Практическая информация
Где находится, как доехать:
Адрес: 
Татарстан, г. Казань, 
ул. Баумана, 29/11.

Время работы: 
ежедневно, кроме понедельника, с 10:00 до 18:00.
 
  
   
ТАЙНА СМЕРТИ  Константина Васильева
29 октября - День памяти русского художника Константина Васильева.

29 октября 1976 года мало тогда кому известный художник Константин Васильев с другом поехали в Зеленодольск на закрытие выставки молодых художников, назначенное на 18 часов. Больше в свой дом в поселке Васильево он живым не вернулся. Той же ночью в морг 15-й казанской горбольницы были доставлены тела молодых людей, найденные на железнодорожных путях станции Лагерная в нескольких километрах от Казани.

 
Как оказались там Васильев и его друг Аркадий Попов? Почему в течение двух суток о гибели Константина не извещали семью, хотя все документы были при нем? И как все-таки погиб известнейший нынче художник? Многие и сегодня уверены, что это было убийство.
Но если было преступление, то должно быть и уголовное дело? Позвонив в пресс-центр МВД РТ, услышал на свой вопрос скорый и безапелляционный ответ: "Васильева зарезали в электричке и выбросили из вагона". "Вы располагаете подтверждениями этого?" -"Конечно! Присылайте официальный запрос". Запрос (и не один) был послан, но никакой ясности в эту темную историю ответы, увы, не внесли.

 
"Сообщаю, что сведениями о том, было ли возбуждено уголовное дело по факту гибели художника Константина Васильева, МВД Республики Татарстан не располагает. Данное преступление было совершено на территории, обслуживаемой линейным отделом внутренних дел, на железнодорожном транспорте. Преступления такой категории ставят на учет в Волго-Вятском управлении внутренних дел на железнодорожном транспорте с дислокацией в Нижнем Новгороде.
Начальник Информационного центра при МВД РТ полковник милиции Р.Р. Фахрутдинов".

"Сообщаю, что в 1976 году прокуратурой Кировского района Казани уголовное дело по факту гибели Константина Васильева не возбуждалось. Материалы по фактам смерти граждан за указанный год уничтожены в связи с истечением сроков хранения.
Прокурор Кировского района, старший советник юстиции О.А. Дроздов".

 
Ничего не смог вспомнить об этом случае и разысканный мной бывший транспортный прокурор республики Юрий Гудкович. Очевидцев самого момента гибели художника не нашлось. Через несколько дней после случившегося диспетчер и путевые рабочие рассказывали, что двое молодых людей были сбиты локомотивом скорого поезда Омск-Москва. Оба якобы были пьяны. Чудовищным ударом их отшвырнуло на десятки метров по разные стороны пути. В кармане пальто Васильева нашли бутылку портвейна. Делали ли в морге пробы на алкоголь, неизвестно: протоколы судебно-медицинского вскрытия давно уничтожены.

Что двое друзей забыли на Лагерной за две остановки до Казани? Специально сошли с электрички, чтобы купить бутылку в магазине для железнодорожников, который работал до ночи (в те годы спиртное после 8 часов вечера не продавали)? На поминках шли настойчивые разговоры, что в тот вечер с ними был кто-то третий.

Даже если непосредственная причина его смерти - нелепейшее транспортное происшествие, нельзя сказать, что трагический исход был так уж случаен. Художника "убивали" расчетливо и методично, как могли тогда расправляться с самобытным, не укладывающимся в общепринятые рамки талантом: не допускали к зрителю, не принимали в творческий союз, в Худфонд, не поддерживали госзаказами. Убивали его безденежье и нищета: чтобы хоть как-то прокормиться, он малевал плакаты и лозунги на местном стеклозаводе.

Конечно, у Константина были завистники. В той самой зеленодольской выставке участвовали несколько десятков художников, а в книге отзывов записи исключительно о его картинах - и какие восторженные! Ему не только завидовали, его еще и... подозревали! В начале 1976 года он вместе с друзьями был вызван на Черное озеро (в Казани это адрес здания КГБ, недавно сгоревшего). Один из них, Геннадий Пронин, вспоминает: "Почему нас туда пригласили? Кто-то из соседей настучал, что мы слушаем фашистские марши. Костя был поклонником монументального, возвышенного стиля в искусстве. Возьмите его портреты маршала Жукова, картины по мотивам Вагнера, древних саг... А стиль этот ярко выражался и в старых немецких маршах, написанных задолго до нацистов. Еще нас обвинили, что мы читаем "Протоколы сионских мудрецов", Ницше, Шопенгауэра, фашистскую хронику смотрим. Ну что мы читаем, соседи, конечно, знать не могли, а кинохроника была наша, советская: документальный фильм "Обыкновенный фашизм" Ромма - его мы действительно смотрели не раз.

 

Да и каким Васильев мог быть антисоветчиком? Отец у него партийный работник, в войну партизанил. Но, по-моему, никто так ярко не выразил на холсте тайную жизнь русского национального духа под ледяным дыханием так называемого застоя. Вообще Васильев выламывался из жанровых форматов: не портретист, не пейзажист, не бытописатель. Он, подобно Врубелю, живописец Духа! В общем, гэбисты "шили" нам "организацию", а мы были просто компанией любящих настоящее искусство, литературу, философию людей".
Вскоре после этого художника не стало, и это дало повод связывать его смерть с происками всесильной тогда организации. Между тем отец погибшего вместе с ним Аркадия Попова служил в системе госбезопасности, и в немалом чине. Говорят, он пытался провести собственное расследование гибели сына по "горячим следам", но даже ему это не удалось.

Звездный час художника наступил уже после его смерти. В сентябре 1977 года в казанском Молодежном центре открылась выставка, какой он ни разу не удостаивался при жизни. Два месяца к картинам было настоящее паломничество! Потом - фильм Леонида Кристи "Васильев из Васильева", около полугода демонстрировавшийся в кинотеатре "Россия", - небывалый случай в кинодокументалистике! Картины с триумфом путешествовали по выставочным залам Москвы, страны, зарубежья...

После того как на безвременно ушедшего из жизни земляка обрушился шумный успех, Казанский музей изобразительного искусства решил приобрести его работы и попросил мать оценить картины сына. Клавдия Парменовна всецело доверилась оценочной комиссии, состоявшей преимущественно из коллег Константина. Ее решение прозвучало смертным приговором для картин: покупать их не рекомендовалось как "не имеющие художественной ценности". Правда, посоветовали принять на госхранение. Картины снесли в запасник музея, повесили на двери замок. И пылились бы они там, возможно, по сей день, если бы не полковник Юрий Михайлович Гусев - танкист, ветеран войны, фронтовой газетчик. Потрясенный увиденными на одной из московских выставок полотнами, он поклялся возвести их автора на заслуженное им место в русской живописи. В парадной форме, при всех боевых регалиях, он вместе с сестрой Константина Валентиной явился в Татарский обком КПСС. И после этого визита картины вернули семье.

 

Но все это было уже после смерти художника-самородка. А помог ли кто-нибудь ему при жизни? Геннадий Пронин под новый, 1975 год подогнал к его дому крытый "МАЗ-500", погрузил в кузов картины, затолкал Костю в кабину, и они двинулись в Москву, где сотрудница Общества охраны памятников Светлана Мельникова обещала им устроить встречу с Ильей Глазуновым. Их встретила жена Ильи Сергеевича (они жили тогда на Арбатской площади), попросила распаковать принесенные с мороза картины. Глазунов без особого интереса посмотрел на одну, на другую... Интерес в его глазах зажегся только тогда, когда была сдернута оберточная бумага с "Северного орла". "Мэтр, - вспоминает Пронин, - как-то сразу ожил: "Ну-ка, ну-ка, давайте еще. Еще!" Дальше стал рассматривать холсты внимательно и подолгу. Молча. Потом снял телефонную трубку: "Сейчас вызову министра культуры". Через полчаса в квартире действительно появился зам. министра культуры РСФСР (фамилию запамятовал), которому Глазунов продемонстрировал Костины картины. "Вот талантливый русский художник. Живет в Казани. Там его зажимают. Давайте поддержим!" И обращаясь в Косте: "Я тут должен уехать на две недели в Финляндию. Подожди меня в Москве. И мы все устроим".
Но к Глазунову Васильев больше не попал. В ожидании возвращения Ильи Сергеевича мотался по столице, прожил все деньги, пробавлялся случайными заказами. В общем, помаявшись несколько месяцев, Константин ни с чем вернулся домой, рассовав картины случайным знакомым. Потом их сохранил от расхищения писатель Владимир Дудинцев. "Вот, матушка, все, чего ваш сын добился в Москве", - виновато сказал по возвращении Клавдии Парменовне Костя, протянув ей сетку апельсинов.

В тот роковой день, когда он навсегда покидал свой дом, в его комнате стоял только что законченный огромный холст, пока еще безымянный. Представляя друзьям новое полотно, он просил их не только высказать свое мнение, но и предложить название. На последнем его холсте - бородатый старец на фоне дремучих лесов, над головой он держит плеть, на кнутовище которой восседает желтоглазый бессонный филин - символ мудрости. У ног старца пламя пожирает древний свиток с выведенной на нем старославянской надписью КОНСТАНТИН ВАСИЛЬЕВ, а поднимающийся над огнем дымок свивается в молодой дубовый росток.

 

Перебрав множество вариантов, друзья остановились на названии "Человек с филином". Как назвал бы свою картину сам автор, остается только гадать.
 
 

НАЦИОНАЛЬНЫЙ БРЕНД  РЕСПУБЛИКИ

Мэр Казани Ильсур Метшин посетил музей художника Константина Васильева, где проходит выставка, приуроченная к 75-летию со дня его рождения. На ней экспонируются 25 картин автора из запасников московского Манежа и картинной галереи Коломны. Среди них — «Маршал Жуков», «Отечество», «Прощание славянки», «Нашествие», «Тоска по Родине».

По словам друга Васильева и сотрудника музея Геннадия Пронина, с учетом привезенных картин в Казани сейчас представлено почти все творческое наследие художника. Сейчас в казанском музее собрана самая большая в России коллекция работ Васильева — 150 картин, сообщает пресс-служба мэрии Казани.

На встрече с мэром города Пронин вспомнил, как ассистировал художнику во время написания портрета маршала Жукова.

«Сначала он написал примерный портрет, затем на киностудии в Москве закупил ордена, я их надел и ему позировал», — рассказал сотрудник музея.

Заведующая картинной галереей Ольга Вечканова отметила, что посещаемость музея растет: если после переезда музея в новое здание на улице Баумана в 2015 году его посетили 13 тыс. человек, то на следующий год он принял 146 тыс. посетителей. С начала этого года в музее побывали уже 92 тыс. человек.

«Вы нас подстегивайте. Константин Васильев — это один из наших брендов, равно как Шаляпин, Баки Урманче, Тукай. Все, что мы не успели сделать раньше для музея, надо планировать на будущее», — сказал Метшин.

Выставка, приуроченная к юбилею художника, является совместным проектом управления культуры Казани и министерства культуры РТ и продлится до 15 ноября.
 

 

________________________________________________________________________

ИСТОЧНИК ИНФОРМАЦИИ:
Команда Кочующие
Доронин, Анатолий Иванович. Константин Васильев. / Хлебнова Т.И.. — издание второе. — Москва: АРТ-РОДНИК, 2008. — С. 5. — 72 с. — ISBN 978-5-9794-0159-1.
 Анатолий Доронин «Руси волшебная палитра»
 Константин Великоросс
Геннадий Пронин Трижды обновлённый. Второе рождение Музея Константина Васильева в Казани. (рус.) // Сайт Константина Васильева. — 2013. — Июнь.
 Часовня — Васильев К. А. :: Артпоиск — русские художники
Картины Константина Васильева
Сайт музея Константина Васильева
Русский художник Константин Васильев
Неофициальный сайт музея Константина Васильева. Фотогалерея, форум, комментарии к статьям.
Константин Васильев и музыка — неизвестная сторона художника
Шнирельман Виктор. Русское родноверие: неоязычество и национализм в современной России. — М.: ББИ, 2012. — 302 с. — ISBN 978-5-89647-291-9.
Сулейманов Р.Р. Баки Урманче и Константин Васильев: были ли между художниками отношения? // Доклад на III всероссийской конференции по творчеству Константина Васильева (3 сентября 2017 года, Казань) / Русская народная линия, 5.09.2017.
«Объекты культурного наследия» Министерства культуры Республики Татарстан.
Достопримечательности Казани.

 

 

Вложение	Размер
Константин Васильев	339.39 КБ
Константин Васильев	214.25 КБ
Константин Васильев	195.64 КБ
Konstantin_Vasiljev (4).jpg	169.87 КБ
Konstantin_Vasiljev (5).jpg	141.38 КБ
Konstantin_Vasiljev (6).jpg	112.37 КБ
Konstantin_Vasiljev (7).jpg	80.65 КБ
Konstantin_Vasiljev (8).jpg	77.5 КБ
Konstantin_Vasiljev (9).jpg	22.05 КБ
Konstantin_Vasiljev (10).jpg	6.13 КБ
Konstantin_Vasiljev (11).jpg	4.14 МБ
Konstantin_Vasiljev (12).jpg	2.22 МБ
Konstantin_Vasiljev (13).jpg	1.11 МБ