Поэт Муса Джалиль

Муса Джалиль (тат. Муса Җәлил, Musa Cəlil, موسا ﺟﮫليل‎), полное имя Муса Мустафович Залилов (Джалилов) (тат. Муса Мостафа улы Җәлилов, Musa Mostafa ulı Cəlilоv; родился: 15 (2) февраля 1906, деревня Мустафино, Оренбургская губерния (ныне Мустафино, Шарлыкский район,Оренбургская область);
Умер (казнен) — 25 августа 1944, Берлин).
Татарский советский поэт, Герой Советского Союза (1956),

Лауреат Ленинской премии (посмертно, 1957). Член ВКП(б) с 1929 года.

 

СТАТЬЯ ПРО ТАТАР - ТУТ!

Биография Мусы Джалиля (родители поэта)

Родился шестым ребёнком в семье. Отец — Мустафа Залилов, мать — Рахима Залилова (урождённая Сайфуллина).
Учился в Оренбургском медресе «Хусаиния», где кроме теологии изучал светские дисциплины: литературу, рисование и пение. В 1919 году вступил в комсомол и продолжил учебу в Татарском институте народного образования (Оренбург). Участник Гражданской войны.
В 1927 году поступил на литературное отделение этнологического факультета МГУ. После его реорганизации окончил в 1931 году литературный факультет МГУ.
В 1931—1932 годах был редактором татарских детских журналов, издававшихся при ЦК ВЛКСМ. С 1933 года завотделом литературы и искусства татарской газеты «Коммунист», выходившей в Москве. В Москве знакомится с советскими поэтами А. Жаровым, А. Безыменским, М. Светловым.
В 1932 году жил и работал в городе Надеждинск (современое название — Серов). В 1934 году вышли два его сборника: «Орденоносные миллионы» на комсомольскую тему и «Стихи и поэмы». Работал с молодежью; по его рекомендациям в татарскую литературу пришли А. Алиш, Г. Абсалямов. В 1939—1941 годах был ответственным секретарём Союза писателей Татарской АССР, работал заведующим литературной частью Татарского оперного театра.

В 1941 году был призван в Красную Армию. Воевал на Ленинградском и Волховском фронтах, был корреспондентом газеты «Отвага».
В июне 1942 года во время Любанской операции советских войск Муса Джалиль был тяжело ранен и попал в плен. Для того, чтобы иметь возможность продолжать участвовать в борьбе с врагом, Джалиль вступил в созданный немцами легион «Идель-Урал». В Едлиньске около Радома (Польша), где формировался легион «Идель-Урал», Муса организовал среди легионеров подпольную группу и устраивал побеги военнопленных.
Пользуясь тем, что ему поручили вести культурно-просветительскую работу, Джалиль, разъезжая по лагерям для военнопленных, устанавливал конспиративные связи и под видом отбора самодеятельных артистов для созданной в легионе хоровой капеллы вербовал новых членов подпольной организации. Он был связан с подпольной организацией под названием «Берлинский комитет ВКП(б)», возглавлявшейся Н. С. Бушмановым.
Сформированный первым 825-й батальон легиона «Идель-Урал», направленный в Витебск, предпринял малоудачную попытку поднять восстание 21 февраля 1943 г., в ходе которого часть бойцов (ок. 500-600 чел.) покинула расположение части и присоединились к белорусским партизанам. Личный состав остальных 6 батальонов легиона, при попытке использовать их в боевых действиях, также часто переходил на сторону РККА и партизан.
В августе 1943 года гестапо арестовало Джалиля и большинство членов его подпольной группы за несколько дней до тщательно подготавливаемого восстания военнопленных. За участие в подпольной организации Муса Джалиль был казнён на гильотине 25 августа 1944 года в тюрьме Плётцензее в Берлине.

                        памятная стена на месте тюрьмы в Берлине, где были казнены патриоты

 

Посмертное признание поэта
В 1946 году МГБ СССР завело розыскное дело на Мусу Джалиля. Он обвинялся в измене Родине и пособничестве врагу.
В 1946 бывший военнопленный Нигмат Терегулов принес в Союз писателей Татарии блокнот с шестью десятками стихов Джалиля. Через год из советского консульства в Брюсселе пришла вторая тетрадь. Из Моабитской тюрьмы ее вынес бельгийский участник Сопротивления Андре Тиммерманс. Он сидел в одной камере с Джалилем в Моабитской тюрьме. В их последнюю встречу Муса сказал, что его и группу его товарищей-татар скоро казнят, и отдал тетрадь Тиммермансу, попросив передать ее на родину.
Был ещё один сборник стихов из Моабита, его привез бывший военнопленный Габбас Шарипов.
В январе 1946 года в советское посольство в Риме турецкий подданный татарин Казим Миршан принес ещё одну тетрадь. Сборник отправлен в Москву, где след его потерялся. Сборник передали в министерство иностранных дел, затем в MГБ, затем в СМЕРШ. C 1979 поиски этих тетрадей не дали результатов.
«Моабитская тетрадь» попала в руки поэту Константину Симонову, который организовал перевод стихов Джалиля на русский язык, снял клеветнические наветы с поэта и доказал патриотическую деятельность его подпольной группы. Статья К. Симонова о Мусе Джалиле была напечатана в одной из центральных газет в 1953 году, после чего началось триумфальное «шествие» подвига поэта и его товарищей в народное сознание. Немалую роль в реабилитации Мусы Джалиля сыграл и его друг, писатель Гази Кашшаф.
В 1956 году посмертно был удостоен звания Героя Советского Союза, в 1957 году стал лауреатом Ленинской премии.

 

Делегация ученых и деятелей культуры во главе с проф. Г. Х. Ахатовым (слева) на встрече с семьей Мусы Джалиля в день 70-летия со дня его рождения (в центре — вдова поэта Амина ханум с дочерью Чулпан и др. членами семьи). Казань, Музей-квартира М. Джалиля, 15.02.1976.

 

         Музей-квартира Мусы Джалиля, Казань

 Музей-квартира Мусы Джалиля располагается в доме, где поэт-герой жил с семьей в 1940-1941 годах и откуда был призван в армию. Мемориальная квартира восстановлена со слов жены поэта и его современников. В фондах музея более 2 тысяч единиц, из них 396 находятся в мемориальной экспозиции.
Адрес: г. Казань, ул. Горького, 17, кв. 28, тел. (843) 238-50-48

Творчество Мусы Джалиля

Первое произведение было опубликовано в 1919 году в военной газете «Кызыл йолдыз» (рус. «Красная звезда»). В 1925 году в Казани вышел его первый сборник стихотворений и поэм «Барабыз» (рус. «Мы идём»). Им были написаны 4 либретто для опер «Алтын сэс» (рус. «Золотоволосая», 1941, музыка композитора Н. Жиганова) и «Ильдар» (1941).
В 1920-е годы Джалиль пишет на темы революции и гражданской войны (поэма «Пройденные пути», 1924—1929), строительства социализма («Орденоносные миллионы», 1934; «Письменосец», 1938).
В популярной поэме «Письмоносец» («Хат ташучы», 1938, изд. 1940) показана трудовая жизнь сов. молодежи, ее радости и переживания.
В концлагере Джалиль продолжал писать стихи, всего им было написано как минимум 125 стихотворений, которые после войны были переданы его сокамерником на Родину. За цикл стихов «Моабитская тетрадь» в 1957 году Джалилю была посмертно присуждена Ленинская премия Комитетом по Ленинским и Государственным премиям в области литературы и искусства. В 1968 году о Мусе Джалиле был снят фильм «Моабитская тетрадь».

 

Память

Музей-квартира Мусы Джалиля находится в Казани по адресу: ул. М. Горького, д. 17 кв. 28. Здесь он жил в 1940—1941 гг.
Именем Мусы Джалиля назван посёлок Джалиль в Республике Татарстан.
Памятники в Альметьевске, Мензелинске, Москве (открыты 25 октября 2008 года на Белореческой улице и 24 августа 2012 года на одноимённой улице (на илл.)), Нижнекамске (открыт 30 августа 2012 года), Нижневартовске (открыт 25 сентября 2007 года), Набережных Челнах, Оренбурге, Санкт-Петербурге (открыт 19 мая 2011 года), Тосно (Ленинградская область) (открыт 9 ноября 2012 года).
Татарский академический государственный театр оперы и балета в Казани носит имя Мусы Джалиля.
Именем Мусы Джалиля названа школа № 1186 с этнокультурным татарским уклоном образования (г. Москва), где установлен памятник поэту.

Проспекты и улицы Мусы Джалиля есть во многих городах бывшего СССР.

Улица в селе Уленкуль Большереченского района Омской области.
Улица в городе Астрахань
Улица в д. Матмассы, г. Тюмень
Его именем назван кинотеатр в Нижнекамске, а также малая планета (в 1972 году).
Его именем названа библиотека города Ижевск.
Монументальный памятный комплекс на площади 1 Мая в Казани.
Мемориальная доска на здании МОУ СОШ № 15 в Тобольске.
Мемориальная доска на воротах при въезде в Динабургскую крепость (Даугавпилс, Латвия).
Мемориальная доска на здании по адресу ул. Агломератчиков, 9 в городе Серове, где в сентябре 1932 года останавливался Муса Джалиль.
Мемориальная доска на улице Мусы Джалиля в Москве (установлена весной 2004 года).
Подвигу поэта посвящена опера Назиба Жиганова «Джалиль» (1957).
Юности Мусы Джалиля посвящена повесть Сагита Агиша «Земляки» (1964).

 

Стихи Муссы Джалиля

РОДНИК

     Как по долине льющийся родник,
     В дороге пел я песни то и дело.
     И все казалось сердцу, что от них
     Земля вокруг цвела и молодела.

     Не иссушила в зной меня жара,
     Не застудили вьюжные погоды,
     И в песнях чистый голос серебра
     Летел к друзьям, осиливая годы.

     Как путник ловит влажную струю
     Губами, пересохшими от жажды,
     Так песню задушевную мою
     Друзья ловили сердцем не однажды.

     Родник и ночью отражает свет,--
     Так я светил вам, жил я с вами рядом
     И пел друзьям о радости побед,
     Пел о любви, что обжигает взглядом.

     Как соловей на берег родника
     Приходит, чтоб испить воды приветной,
     Так ты ко мне, красива и легка,
     Мой соловей, приходишь в час рассветный.

     Не скрою я, что ты в моей судьбе
     Всегда большое место занимала.
     И самые нежнейшие тебе
     Дарил я песни -- и дарил немало,

     Когда пройдет, как песня, жизнь моя,
     Когда замолкну, близких покидая,
     Не думайте, что умер я, друзья,--
     В сердцах мильонов буду жить всегда я.

     Родник в земле похоронить нельзя,
     Частицей станет он морской стихии.
     Я буду улыбаться вам, друзья,
     И петь вам буду, люди дорогие!

     1937

СЛЕД

     Пламя жадно полыхает.
     Сожжено дотла село.
     Детский трупик у дороги
     Черным пеплом занесло.

     И солдат глядит, и скупо
     Катится его слеза,
     Поднял девочку, целует
     Несмотрящие глаза.

     Вот он выпрямился тихо,
     Тронул орден на груди,
     Стиснул зубы: -- Ладно, сволочь!
     Все припомним, погоди!

     И по следу крови детской,
     Сквозь туманы и снега
     Он уносит гнев народа,
     Он спешит догнать врага.

     1942

 

ПОСЛЕДНЯЯ ПЕСНЯ

     Какая вдали земля
     Просторная, ненаглядная!
     Только моя тюрьма
     Темная и смрадная.

     В небе птица летит,
     Взмывает до облаков она!
     А я лежу на полу:
     Руки мои закованы.

     Растет на воле цветок,
     Он полон благоухания,
     А я увядаю в тюрьме:
     Мне не хватает дыхания.

     Я знаю, как сладко жить,
     О сила жизни победная!
     Но я умираю в тюрьме,
     Эта песня моя -- последняя.

     Август 1943 г.

 

                                     открытие памятника Мусе Джалилю в Петербурге

 

 

Отрывки из книги  Рафаэля Мустафина

«Муса Джалиль - поэт-воин, поэт-герой»

На фронте Муса некоторое время находился в резерве штаба армии, расположенного в г. Малая Вишера, выполнял поручения командования.
На днях вернулся из десятидневной командировки по частям нашего фронта, был на передовой, выполнял особое задание. Поездка оказалась трудная, опасная, но очень интересная. Все время под обстрелом. Три ночи подряд почти не спал, питался на ходу. Но видел много.
(Из письма Г. Кашгиафу 25 марта 1942 г.)

Военкор Джалиль работал в газете. Часто бывал на передовой, собирая необходимый материал. За день проходил по 25—30 километров.
“Только на передовой линии можно видеть нужных героев, черпать материал, следить за боевыми фактами, без которых невозможно делать газету оперативной и боевой, — писал Джалиль с фронта. — Моя жизнь сейчас проходит в боевой обстановке и в кропотливой работе и походе. Поэтому сейчас ограничиваюсь фронтовой лирикой, а за большие вещи возьмусь после победы, если останусь жив”.
В трудные фронтовые будни поэтом написаны прекрасные стихотворения: “Прощай, моя умница”, “Слеза”, “След”, “Смерть девушки” и другие.
Между тем обстановка на Волховском фронте еще более осложнилась. Вторая ударная армия, в рядах которой сражался Джалиль, была отрезана от остальных соединений советских войск.
Сотрудники армейской газеты “Отвага” рассказывают, что в самых тяжелых условиях окружения, когда не хватало боеприпасов и давно были съедены последние сухари, Муса сохранял спокойствие и выдержку. Он научил товарищей добывать березовый сок, распознавать съедобные травы. Этим и поддерживали слабеющие силы.

В одном из писем другу Г. Кашшафу с Волховского фронта Джалиль упоминает свою “Балладу о последнем патроне”. Мы не знаем содержания этого произведения, но, по-видимому, речь в нем шла о последнем патроне, который политрук Джалиль на крайний случай берег для себя. Но все сложилось иначе. Тяжело раненный, оглушенный взрывной волной, он попал в руки врага.
В плену поэт особенно остро осознал силу боевого товарищества. Фашисты обычно пристреливали больных и раненых, устраивали облавы на евреев и политруков. Никто не выдал Джалиля. Товарищи прятали его от гитлеровцев, помогали при переходе из лагеря в лагерь. Когда военнопленных выгоняли на тяжелую работу, друзья оставляли Мусу дневальным в бараке.
В сентябре 1942 года в лагере для военнопленных невдалеке от города Двинска с Мусой встретился Гариф Хафизов, которому посчастливилось живым вернуться на Родину. Хафизов рассказывает, что к тому времени он опух от голода и почти лишился сил. Даже в очереди за баландой не мог стоять. Однажды к нему подошел невысокий человек с умными живыми глазами под припухшими веками. Переломив скудную пайку хлеба, он протянул половину Хафизову.
— Возьми, браток, — сказал. — Все мы тут дети одной семьи.

Так Хафизов познакомился с Джалилем, который в плену выдавал себя за Гумерова. Дружеская помощь и участие Джалиля помогли ему встать на ноги. От своего нового друга Джалиль не скрыл свое настоящее имя. Прощаясь, он передал Хафизову блокнотик со стихами. К сожалению, Хафизову не удалось сохранить этот блокнот: фашисты во время обыска уничтожили его.
Другой бывший военнопленный, впоследствии активный член подпольной организации Джалиля, Гараф Фахретдинов, рассказывает, как Муса поддерживал дух своих товарищей. У Фахретдинова был хороший голос, и он часто пел по вечерам в бараке. Муса стал давать ему тексты песен, свои и чужие. При этом предупреждал Фахретдинова, что можно исполнять открыто, а что — только в узком кругу надежных людей. Песни и стихи Джалиля, по словам Г. Фахретдинова, ходили среди пленных наравне с тайно переписанными сводками Совинформбюро и помогали переносить все трудности и унижения.

Джалиль тяжело переживал позор плена. В стихотворении “Прости, Родина!” он с болью и горечью пишет:
Скорпион себя убивает жалом,
Орел разбивается о скалу.
Разве орлом я не был, чтобы
Умереть, как подобает орлу?
...Что делать?
Отказался от слова,
От последнего слова друг-пистолет.
Враг мне сковал полумертвые руки,
Пыль занесла мой кровавый след...
(Пер. И. Френкеля)

Стремление быть полезным Родине, народу и жгучая ненависть к фашистам приводят поэта к мысли о создании подпольной организации военнопленных.
В конце 1942 года, получив сокрушительный удар под Сталинградом, немецкое командование принимает решение использовать военнопленных для борьбы против Советской Армии. В спешном порядке создаются так называемые “национальные легионы”: туркестанский, армянский, грузинский. В местечке Радом в Польше начинает формироваться легион “Идель — Урал”, куда насильно сгоняли военнопленных из национальностей Поволжья. Сорвать замыслы фашистов, повернуть оружие, вложенное в руки пленных, против самих гитлеровцев — такую задачу поставили перед собой подпольщики. И цель эта в значительной мере была достигнута. Правда, немалой ценой. Чтобы обмануть врагов, джалильцам пришлось для вида дать согласие сотрудничать с немцами, принять на себя клеймо предателей.

Нелегко досталось Джалилю и его друзьям такое решение. Об этом можно судить хотя бы по стихотворению “Не верь!” В нем Муса обращается к любимой:
Коль обо мне тебе весть принесут,
Скажут: “Изменник он! Родину предал”, —
Не верь, дорогая! Слово такое
Не скажут друзья, если любят меня.
Я взял автомат и пошел воевать,
В бой за тебя и за Родину-мать.
Тебе изменить? И отчизне своей?
Да что же останется в жизни моей?
(Пер. И. Френкеля)

Муса стал работать в белоэмигрантском комитете “Идель — Урал”. Других членов подпольной организации удалось устроить в редакции эмигрантской газеты “Идель — Урал”, пропагандистами и командирами отделений в легионе, в типографии, в редакции передач по радио и на других ответственных постах. Это дало возможность наладить регулярный прием сводок Совинформбюро и распространение их среди пленных, печатание листовок, воззваний и т.п. Пользуясь тем, что фашисты поручили ему вести культурно-просветительскую работу, Джалиль, разъезжая по лагерям для военнопленных, устанавливал конспиративные связи. Под видом отбора самодеятельных артистов для созданной в легионе хоровой капеллы вербовал новых членов подпольной организации.
Труды подпольщиков не пропали даром. Первый же батальон легиона “Идель — Урал”, посланный на Восточный фронт и насчитывавший свыше тысячи боеспособных штыков, восстал в районе Витебска, перебил немецких командиров и охрану и в полном составе, с оружием перешел на сторону белорусских партизан.
Этот случай послужил отрезвляющим уроком для гитлеровцев. Фашисты уже не решаются посылать татарских легионеров на фронт. Догадываясь о существовании подпольной организации, они засылают провокаторов, усиливают слежку.
В августе 1943 года гестапо удалось напасть на след подпольщиков. Джалиль и большинство членов его подпольной группы были арестованы за несколько дней до тщательно подготавливаемого восстания военнопленных.
Немецкий писатель Леон Небенцаль обнаружил ряд любопытных документов гитлеровского командования. В одном из них татарские легионеры названы “самыми ненадежными”. В другом упоминается о приказе, отданном командующим дивизией так называемых “восточных добровольцев” и предписывающем немедленно разоружить татарский и расположенный по соседству армянский легион (с последним у джалильцев существовала договоренность о совместном вооруженном выступлении).
Но и после ареста подпольщиков фашистам не удалось сломить сопротивление советских патриотов. Большая часть легионеров группами и в одиночку перебежала к польским и французским партизанам. Они до последнего дня войны с оружием в руках сражалась против гитлеровцев.
Брошенный в каменный мешок Моабитской тюрьмы, скованный по рукам и ногам, но не сломленный духом, Муса не прекратил борьбы. Теперь у него осталось единственное оружие — слово.

                                                 допрос Мусы Джалиля

ПИСАТЬ, ПИСАТЬ, НЕ УСТАВАЯ...
...Допросы кончились, и наконец Мусу оставили в покое. В приговоре он не сомневался. Следователь прямо сказал ему, что даже за одну десятую его “преступных действий против великого рейха” полагается гильотина. Самое лучшее, на что он может надеяться, — расстрел.
Сначала тишина в тюрьме казалась могильной. Но потом слух обострился, и Муса стал различать и лязг дверей на нижнем этаже, и приглушенные кирпичными стенами стоны узников из подвального застенка, и грохот подков стражников в дальнем конце коридора. Тюрьма жила своей жизнью — говорила, вздыхала, ворочалась, плакала, негодовала. Со временем Муса до того “навострился”, что скорее даже не слухом, а каким-то внутренним чутьем улавливал мягкие, кошачьи шаги надзирателей, обутых в специальные войлочные туфли. Неслышно откроется “глазок” — Муса, не оборачиваясь, ощущает взгляд надзирателя. “Глазок” закроется — Муса снова берется за карандаш:

Путь великой правды труден, крут,
Но борца на путь иной не тянет.
Иль с победой встретится он тут,
Или смерть в попутчицы нагрянет.
Скоро, как звезда, угасну я...
Силы жизни я совсем теряю...
За тебя, о Родина моя,
За большую правду умираю!
(Пер. Л. Пеньковского)

 

Ныло избитое на допросах тело, не слушались пальцы (гестаповец несколько раз прошелся по ним каблуками сапог). Левая рука, перебитая еще при первой встрече со следователем в Варшавской тюрьме, неправильно срослась. Стоило, забывшись, неловко пошевелить ею, как в голову и в плечо отдавала острая боль. Гестаповские палачи не зря считались мастерами своего дела. Железными прутьями, просунутыми в резиновые шланги, они отбили ему почки. И теперь он чувствовал невыносимую боль в пояснице, а лицо по утрам отекало, как при водянке.

Недели три назад в камере появился новый заключенный — бельгиец Андре Тиммерманс. Сначала Муса отнесся к нему подозрительно — не провокатор ли? Но вскоре убедился, что это честный, открытый и простой парень. У бельгийца оказался осколок зеркала. Впервые за много месяцев Муса увидел свое отражение и даже отшатнулся. На него смотрело землисто-серое лицо с глубокими морщинами у рта и отечными мешками под глазами. Кто бы сказал, что ему тридцать шесть? Выглядел он на все пятьдесят.
Как раздобыть хоть немного бумаги — вот что беспокоило его больше всего. Тиммерманс подарил ему несколько листков почтовой бумаги: бельгийцам разрешали писать письма домой и раз в две недели продавали по двойному листу бумаги в тюремной лавочке. Несколько обрывков оберточной бумаги принес третий сосед, поляк Ян Котцур, работавший на кухне. Из этой бумаги Муса сшил себе маленький блокнот.

Да, был и страх перед смертью, и неотвязная тоска по воле, по родным, и страстное желание жить. Но первое чувство, которое он ощутил, когда закончилось следствие, — это огромное облегчение. И не только потому, что прекратились допросы и пытки. Те несколько месяцев, когда он по решению подпольного комитета вынужден был делать вид, что сотрудничает с гитлеровцами, были самым тяжелым периодом в его жизни. Приходилось заставлять себя любезно улыбаться и казаться предельно лояльным и с командиром легиона Зиккендорфом, и со всяким эмигрантским отребьем. Пришлось — этого требовали условия конспирации — стать своим человеком в доме политического спекулянта Шафи Алмаса. Когда Шафи Алмас принимался на чем свет стоит ругать большевиков и Советскую власть, нужно было делать вид, что соглашаешься, хотя руки так и чесались ударить его по красной физиономии. Приходилось гасить горящий ненавистью взгляд, поддерживать надоевший разговор о “крови Чингисхана и Батыя”, вести двойную игру, а это для такого открытого и прямодушного человека, как Муса, было хуже всего.

Здесь же, в тюрьме, все стало на свои места. С одной стороны — фашистские палачи с камерами пыток, тюрьмами, виселицами. С другой — они, горстка советских людей, заброшенных судьбой в фашистское логово. Не надо больше фальшиво улыбаться, кривить душой... Муса знал, что товарищи верят ему, уважают, нуждаются в нем. При каждой встрече в коридоре, во время прогулок или на очных ставках у следователя Муса старался взглядом или незаметным кивком подбодрить товарищей, помочь им выдержать все.

Порой душа бывает так тверда,
Что поразить ее ничто не может.
Пусть ветер смерти холоднее льда,
Он лепестков души не потревожит.
Улыбкой гордою опять сияет взгляд,
И, суету мирскую забывая,
Я вновь хочу, не ведая преград,
Писать, писать, писать не уставая.
Пускай мои минуты сочтены,
Пусть ждет меня палач и вырыта могила,
Я ко всему готов. Но мне еще нужны
Бумага белая и черные чернила!
(Пер. С. Маршака)

                                                 Моабитская тетрадь

Муса сознавал, что так, как сейчас, он еще никогда не писал. Пройдя более чем двадцатилетний творческий путь, словно только в тюрьме он понял, наконец, как надо писать. Многое из того, что было написано до войны, казалось ему теперь слабым, растянутым. Сейчас бы он написал уже иначе. Он спешил, но эта спешка не изнуряла, а, наоборот, придавала новые силы. Даже мысль о скорой и неизбежной смерти не мешала, а только подхлестывала его. Надо было спешить, чтобы оставить обдуманное и накопленное людям, а не унести с собой в могилу.
Однообразие несколько нарушилось, когда Мусой овладела идея поговорить с друзьями. Они сидели в соседних камерах. С одной стороны — Абдулла Алиш, с другой — Фуат Булатов. С ними были бельгийцы, знакомые Тиммерманса. Муса и Андре не раз совещались, как продырявить стенку. Наконец придумали.

Заключенным иногда давали какую-нибудь работу — немцы из всего стремились извлечь выгоду. Муса и Андре тоже попросили работу, надеясь, что им дадут какой-нибудь режущий инструмент. Им поручили выделывать узкие продолговатые пазы на круглых деревянных крышках (назначение этих крышек так и осталось для них загадкой). Выдали и инструменты, в том числе длинную стальную стамеску. Этой стамеской они и принялись ковырять стену.
Начали с той, за которой сидел Булатов. Возле стены стояла параша на трех деревянных ножках. Одна из ножек вплотную подходила к стене и закрывала часть ее. В этом месте они и начали ковырять стамеской. Им повезло: с самого начала стамеска попала в щель между кирпичами. Долбить приходилось осторожно, вечерами, когда в коридоре оставались только дежурные надзиратели. Выходя на прогулку, они выносили в карманах по горстке щебня и незаметно высыпали на дорожку. Стена была толщиной в полметра, и на то, чтобы просверлить ее, потребовалось немало дней. Зато сколько радости было, когда они наконец пробили стенку насквозь! С этого дня Муса часами разговаривал с Булатовым, а Андре — со своим другом бельгийцем.
Вскоре Муса с Андре начали долбить и другую стенку, за которой сидел Абдулла Алиш. Но довести до конца эту работу им не удалось. Стена была крепкая, сил — мало, и к тому же ковырять приходилось за батареей, чтобы не заметили надзиратели.
Однажды Мусу вызвали к следователю. Вернувшись, он рассказал Андре, что скоро их повезут на суд в Дрезден. Через несколько дней за Мусой пришли стражники, велели забрать личные вещи. Расставаясь, Муса невесело пошутил:
—Я вернусь, но с головой под мышкой...

ПОДВИГ ДУХА
Самоотверженный поединок Джалиля с фашистскими палачами сродни подвигу национального героя Чехословакии Юлиуса Фучика. Подобно Фучику, татарский поэт, подвергаемый пыткам и истязаниям, не покорившийся страху “сорока смертей”, вел свой репортаж “под топором палача”.
Моабитские тетради — лирический дневник, запечатлевший живую непосредственность переживаний поэта-узника. В них есть и тяжесть неволи, и жгучая тоска по свободе, и боль любящего и страдающего сердца.
Война уготовила Джалилю тяжелейшие испытания, выдвинула его на передний край борьбы. И на этом рубеже поэт не согнулся, не растерялся. Моабитскими тетрадями Джалиль как бы отлил вечный памятник человеку, историей призванному спасти мир от черной свастики. В заточении поэт создает самые глубокие по мысли и наиболее художественно совершенные произведения — “Мои песни”, “Не верь”, “Палачу”, “Мой подарок”, “В стране Алман”, “О героизме” и целый ряд других стихотворений, их можно назвать подлинными шедеврами советской поэзии. Вынужденный экономить каждый клочок бумаги, поэт записывал в Моабитские тетради только то, что до конца выношено, выстрадано. Отсюда необычайная емкость его стихов, их предельная выразительность. Многие строки звучат афоризмами:

Бой отваги требует, джигит,
В бой с надеждою идет, кто храбр.
С мужеством свобода что гранит,
Кто не знает мужества — тот раб.
Если жизнь проходит без следа,
В низости, в неволе, что за честь?
Лишь в свободе жизни красота!
Лишь в отважном сердце вечность есть!
(Пер. А. Шпирта)

 

“УМРУ Я СТОЯ...”
Чуткую утреннюю тишину нарушил стук кованых сапог. Он поднимался снизу по гулким чугунным ступеням, затем по гофрированному железу открытых галерей, опоясывающих камеры... Надзиратели, обутые в мягкие войлочные туфли, ходили не так. Так — грубо, нагло, не таясь — могли идти только стражники, сопровождавшие осужденных на казнь.
Заключенные молча прислушивались: пронесет, не пронесет? На этот раз не пронесло. Шаги остановились как раз напротив их камеры. Лязгнули ключи. Медленно, с раздирающим душу скрежетом раскрылась плохо смазанная дверь...
В камеру вошли двое военных, вооруженных и “не очень любезных” как писал позднее в письмах ко мне Р. Ланфредини. Зачитав по списку имена троих татар, они приказали им быстро одеться. Когда те спросили: “Зачем? Куда?”, стражники ответили, что не знают ничего. Но заключенные, как пишет Ланфредини, сразу поняли, что их час настал.
Прикрикнув для порядка: “Шнель! Шнель!”, стражники направились в следующую камеру. А заключенные стали прощаться с Ланфредини и друг с другом. “Мы обнялись, как друзья, которые знают, что больше никогда не увидятся”.
В коридоре слышались шаги, возбужденные голоса, покрикивания охранников. Снова распахнулась дверь камеры, и Ланфредини увидел среди группы осужденных Мусу. Джалиль тоже заметил Ланфредини и приветствовал его “своим обычным “салям”. Примечательно, что итальянец на всю жизнь запомнил это татарское приветствие. Проходя мимо Ланфредини, один из его новых друзей (кажется, это был Симаев) порывисто обнял его и сказал: “Ты так боялся умереть. А теперь мы идем умирать...”

Дверь с лязгом захлопнулась. Ланфредини остался в камера один. Расстояние между Шпандау и Плетцензее небольшое, каких-нибудь пятнадцать — двадцать минут на машине. Но для осужденных путь этот занял около двух часов. Во всяком случае, в регистрационных карточках тюрьмы Плетцензее их прибытие отмечено в восемь утра. До нас дошли только две карточки: А. Симаева и Г. Шабаева. Но по ним можно судить о содержании остальных. Вот что написано на одной из них:

“Тюрьма Плетцензее в Берлине. Имя, фамилия — Ахмед Симаев. Номер карточки — 827(44), у Г. Шабаева — 828(44). Дата рождения — 28.12.1915. Место рождения — Краснослободск (Россия). Профессия — журналист и татарский легионер (у Г. Шабаева — просто “легионер”). Помещен в блок № 4. Прибыл 25.8.1944 г. в 8 час. из военной тюрьмы Шпандау. Исполнительный орган и номер дела — РКА-П-343(43), у Г. Шабаева указан тот же номер, из чего следует, что они проходили по одному делу. Преступление — подрывная деятельность. Приговор — смертная казнь. Печать Генерального прокурора г. Берлина. Подпись зав. канцелярией”.
Карточка эта примечательна тем, что дает возможность уяснить параграф обвинения — “Подрывная деятельность”. Судя по другим документам, это расшифровывалось так: “подрывная деятельность по моральному разложению немецких войск”. Параграф, по которому фашистская Фемида не знала снисхождения...
Зная номер дела и время вынесения приговора (12 февраля 1944 года), можно было бы разыскать и сами судебные дела, хранящиеся в архиве Второго имперского суда в г. Дрездене. К сожалению, эти архивы погибли во время бомбежек.

Помощник надзирателя Пауль Дюррхауер, сопровождавший осужденных в последний путь, с удивлением рассказывал впоследствии, что татары держали себя с поразительной стойкостью и достоинством. На его глазах ежедневно совершались десятки, сотни казней. Он уже привык к крикам и проклятиям, не удивлялся, если в последнюю минуту начинали молиться богу или теряли сознание от страха... Но ему еще не приходилось видеть, чтобы люди шли на место казни с гордо поднятой головой и пели при этом “какую-то азиатскую песню”.
Первым под нож гильотины поволокли учителя Гайнана Курмаша. Следом — экономиста-товароведа из Таджикистана Фуата Сайфельмулюкова. Затем двух ближайших друзей Мусы — Абдуллу Алиша и Фуата Булатова. Мусу Джалиля казнили пятым, в 12 часов 18 минут.

 

Источник информации и фото:
Команда Кочующие.
Бикмухамедов Р. Муса Джалиль.Критико-биографический очерк. — М., 1957..
Госман Х. Татарская поэзия двадцатых годов. — Казань, 1964 (на татарском языке)..
Воздвиженский В. История татарской советской литературы. — М., 1965..
Файзи А. Воспоминания о Мусе Джалиле. — Казань, 1966..
Ахатов Г. Х. О языке Мусы Джалиля / "Социалистик Татарстан". - Казань, 1976, № 38 (16727), 15 февраля.
Ахатов Г. Х. Фразеологические обороты в поэме Мусы Джалиля "Письменосец". / Ж. "Советская школа". - Казань, 1977, № 5 (на татарском языке).
Мустафин Р.А. По следам поэта-героя. Книга-поиск. — М.: Советский писатель, 1976.
Корольков Ю.М. Через сорок смертей. — М.: Молодая Гвардия, 1960.
Корольков Ю.М. Жизнь – песня. Жизнь и борьба поэта Мусы Джалиля. — М.: Госполитиздат, 1959.
Сайт Википедия.
https://tatar.museum.ru/
https://lib.ru/POEZIQ/
https://900igr.net/datas/literatura/Musa-Dzhalil/

Вложение	Размер
Поэт Муса Джалиль	73.58 КБ
Муса Джалиль	77.16 КБ
Муса Джалиль	46.47 КБ
Муса Джалиль	75.94 КБ
Муса Джалиль	82.32 КБ
Муса Джалиль	62.68 КБ
MusaJalil (6).jpg	95.83 КБ
MusaJalil (7).jpg	80.85 КБ
MusaJalil (8).jpg	83.01 КБ
MusaJalil (9).jpg	73.04 КБ
MusaJalil (10).jpg	114.63 КБ
MusaJalil (11).jpg	25.17 КБ
MusaJalil (12).jpg	134.24 КБ
MusaJalil (13).jpg	90.4 КБ
MusaJalil (14).jpg	79.1 КБ