Александр Васильевич Пыльцын про штрафбат

Текстовая версия ниже

Баир Иринчеев.Александр Васильевич, здравствуйте.

Александр Пыльцын. Добрый день.

Баир Иринчеев. Спасибо вам большое, что приняли нас сегодня, 9 декабря, в День Героев Отечества. Вы, несомненно, герой нашей страны, герой нашего Отечества, поэтому поздравляю вас, спасибо вам огромное за то, что вы сделали для нашей страны во время войны, и за то, что вы по-прежнему в строю, что вы написали замечательную книгу, которая постоянно переиздаётся – «Правда о штрафбатах», потому что в последние лет 20 это, наверно, единственная серьёзная такая книга воспоминаний о штрафных батальонах Красной Армии, о которых, к сожалению, в последние годы очень много абсолютно неверной информации даётся, и информация просто оскорбительна для памяти тех, кто на Великой Отечественной войне воевал. Поэтому вы позволите, я немного поспрашиваю вас именно о штрафбатах?

Александр Пыльцын. Да, но правда, не 20 лет, а в 2003 году вышла первая книга, значит, где-то 13-14-15 лет – вот так.

Баир Иринчеев. Но всё равно больше таких хороших воспоминаний «штрафников»…

Александр Пыльцын. Да, потому что пишут те, кто что-то знает, и пишут, скорее всего, те, кто ничего не знает, но придумывают.

Баир Иринчеев. Поэтому спасибо большое, что согласились принять нашу команду сегодня, и позвольте, задам небольшое количество вопросов о штрафных батальонах, что они из себя представляли и как вообще всё это работало. Александр Васильевич, если я правильно помню, вы закончили офицерское училище и уже офицером попали на фронт?

Александр Пыльцын. Да.

Баир Иринчеев. Это были уже какие-то ускоренные курсы или же…?

Александр Пыльцын. Нет, во время войны все училища перешли на сокращённый курс обучения. Я попал в нормальное училище, которое до войны выпускало офицеров за 2 года, ну а во время войны сжали время так, что мы учились с подъёма до отбоя и каждый день без выходных, поэтому сокращённый вариант был. Я за 6 месяцев закончил Второе Владивостокское пехотное училище, которое было в Комсомольске-на-Амуре. Вот там я закончил за 6 месяцев, причём закончил его по первому разряду, как говорят – на «отлично», поэтому получил звание сразу лейтенанта, потому что остальные, кто похуже сдавал экзамены, получили звание младшего лейтенанта, а кто совсем плохие получал оценки, ну так кое как, те получили звание сержантов. Так что училище, видите, сразу выпускало 3 категории: сержантов, младших лейтенантов и лейтенантов. Ну вот я попал в высшую категорию. Ну потом мне пришлось послужить ещё на Дальнем Востоке, потому что на Дальний Восток из Японии, вы знаете, была ситуация тоже напряжённая, и пришлось послужить на границе, охранять границу от всяких провокаций японцев в Маньчжурии. Ну а потом нас по многочисленным рапортам, в конце концов, мы попали в маршевую роту на фронт, и везли нас очень быстро, но не довезли до фронта, вдруг остановили наш эшелон, отцепили нашу маршевую роту, и мы потом очень медленно добирались до наших центральных военных округов. И попал я в Южно-уральский военный округ, до фронта не довезли. И там я полгода тоже готовил маршевые роты на фронт. Но оказывается, как потом я узнал, нас везли для пополнения или для формирования Югославской армии, или югославских соединений воинских, как уже формировались польские, формировались чешские уже подразделения – вот хотели югославскую сформировать, но что-то Иосип Броз Тито был человек, видимо, очень твёрдый в своих решениях и настойчивый, и что-то там не получилось в договоренности с Иосифом Виссарионовичем Сталиным, два Иосифа не договорились до чего-то, и отложили, и вот нас отложили тоже, поэтому везли нас уже медленно. Полгода я готовил маршевые роты в запасном полку Южно-уральского военного округа, и только потом уже, когда мы и здесь выпросились уже на фронт, я написал 10 рапортов, я там 9 месяцев был, в этом запасном полку, 9 или 10 рапортов: на фронт хочу, на фронт хочу. Ну, не я один – многие писали рапорта.

Баир Иринчеев. Т.е. молодёжь рвалась на фронт?

Александр Пыльцын. Ну да, мы рвались на фронт, потому что как же так – война кончится, а мы ещё и на фронте не побывали? Нам обязательно хотелось на фронт.

Баир Иринчеев. И даже то, что вы охраняли границу на Дальнем Востоке, даже то, что это всё равно была служба опасная, и это было нужно кому-то делать…

Александр Пыльцын. Ну, во-первых, а во-вторых, всё равно и оттуда рвались на фронт. Тут опасная служба, провокации японские могли быть каждый день, и нас командир бригады, помню, подполковник Суин собрал и говорит: «Перестаньте писать рапорта, вы здесь нужны, потому что каждый день может случиться». Ну а потом, после сталинградских событий японцы утихли, и тогда нас начали постепенно переводить уже в действующую армию.

Баир Иринчеев. Александр Васильевич, вы сразу попали в 8-ой отдельный штрафной батальон или же…?

Александр Пыльцын. На фронте? На фронте сразу, потому что дело в том, что нас, когда мы уже выпросились на фронт, нас, я, в частности, попал на Белорусский фронт, в запасный полк Белорусского фронта, и уже оттуда нас разбирали в действующие подразделения, в действующие части. Приехал представитель воинских частей, сначала забирали одних, потом других, потом и до нас дошла очередь. Приехал представитель воинской части, побеседовал со мной, посмотрел моё ещё тощее личное дело – ну что, лейтенантом прослужил год всего-навсего – поговорил так, ну а я вроде сибиряк и дальневосточник, рост у меня, слава Богу, был 1,90 м. Да, 1,90 м, я уже и забыл, какой у меня рост был, ну и потом крепкий такой, дальневосточник. Он посмотрел, говорит: «Ну хорошо, лейтенант, пойдёшь к нам в штрафной батальон». Я опешил – я знал, что такое штрафной батальон, потому что мы уже знали и приказ № 227, и знали, что штрафные батальоны – это для тех, кто провинился в чём-то, искупать вину свою в штрафные батальоны направляли, и я опешил, говорю: «А за что меня?» Он говорит: «Ни за что, тебя не как штрафника берут, а берут для того, чтобы ты командовал штрафниками, а твоя дальневосточная закалка, твоё отличное окончание училища, умение командовать – это пригодится, будешь командовать, помогать им искупать вину свою перед Родиной». Вот таким образом я и попал. Так что на фронте я сразу был уже, в других частях я не воевал, я воевал сразу в штрафном батальоне.

Баир Иринчеев. А вы сначала получили взвод или сразу роту?

Александр Пыльцын. Взвод. Ну что – лейтенант, там старшие лейтенанты, капитаны получали взводы, а я лейтенант. Мало того, отбирали же командный состав, в основном уже имеющий боевой опыт. Вот нас отобрали 18 человек, из них 17 были уже с боевым опытом – раненые, после госпиталей, в резерве, а я один необстрелянный ещё, и меня это несколько удивляло, а этот майор Лозовой был зам.начальника штаба батальона, он говорит: ничего, ты подойдёшь. И всё. Таким образом я попал сразу в штрафной батальон, так что боевая моя биография началась со штрафного батальона, фронтовая.

Баир Иринчеев. Александр Васильевич, вы тогда были очень молодой человек, и к вам приходили в ваше подчинение штрафниками уже и капитаны, и майоры, и подполковники, и полковники, и они были значительно старше, чем вы. Как вам удавалось, ещё тем более бывших офицеров… ?

Александр Пыльцын. Да, я и боялся этого, я в начале думал: ну как? Во-первых, я представлял, что это по приказу, это преступники. Какое-то преступление он совершил, он преступник, хотя он и майор или капитан, или подполковник, а тем более полковник – как я ими, лейтенант молодой, ещё безусый, как я ими буду командовать? Я боялся, честно говоря, как это у меня получится. И буквально с первого дня я понял, что мои опасения были напрасны - все они понимали: раз его лишили воинского звания хоть на время, он рядовой, а я командир. Ну, армейская субординация: командир приказывает, приказ начальника – закон для подчинённого. Что бы я ни сделал, что бы я ни сказал, это для них закон. Это же сознательные люди, они все офицеры, они понимали эту разницу между его прежним положением и нынешним положением. У меня не было никаких проблем с тем, чтобы управлять этим взводом. Вначале мне дали взвод разведки, причём взвод разведки был нештатный, по штату не предусмотрено было отдельного взвода разведки в батальоне, но по необходимости такой взвод сформировали. Он в состав рот не входил никаких, а был отдельным взводом – вот мне формировать этот взвод пришлось. И поначалу боевые действия начались, когда я командовал взводом разведки, а потом взвод этот расформировали, я стал командовать обычным стрелковым взводом, а потом постепенно с ходом боевых действий продвигался, как говорится, по службе: стал командиром роты. В общем, начал в штрафном батальоне лейтенантом, а через каких-то год с небольшим в Берлине Победу я встретил уже в майорском чине в 21 с половиной – вот в таком возрасте майор, я уже был сам себе на уме – я уже майор, я уже командую, я уже могу управлять не только собой, но и подразделениями. Так что у меня появилась уверенность определённая. Вот так.

Баир Иринчеев. Александр Васильевич, как были вооружены штрафники? Потому что там же сейчас говорят, что они чуть ли не с палками бегали в атаку.

Александр Пыльцын. Да ну, это Михалков. Я говорю: ну хорошо, Володарский в своём «Штрафбате» нагородил такого, чего не было вообще никогда, не могло быть в штрафном батальоне, а Михалков и его переплюнул – он крепость, вооружил штрафной батальон черенками от лопат. Ну это надо, я не знаю, какого ума быть человеком, чтобы представить себе батальон, который идёт на укреплённую крепость с палками? Это умышленно послать на смерть людей без надежды, что они какую-то задачу могут выполнить – ну как с палками против артиллерии, против пулемётов идти? Это всё неправда. Батальон наш вооружался по штату, как положено – было 3 стрелковых роты, в каждой роте 3 взвода, вооружены были винтовками и автоматами. На каждый взвод был один ручной пулемёт. Были ещё кроме того: пулемётная рота была, рота автоматчиков, миномётная рота, 82-миллиметровые миномёты, и рота противотанковых ружей. Причём оружие мы получали полностью всегда, не было никогда такого случая, чтобы вот, как говорят, вооружили – одну винтовку на троих. Такого не было, потому что ведь штрафной батальон – это подготовленные люди. Если подразделение – какой-то полк, батальон сформировали из вчерашних колхозников, каких-то лесных работников – они никогда не держали винтовку в руках, их надо было учить. Ну как научить в короткое время? Чему-то научили, но он не был мастером действия этим оружием. А здесь офицеры, они все без исключения заканчивали военные курсы, училище или что-то такое, они, если он капитан, майор, он уже прослужил уже много лет в армии, он уже имеет опыт командования, он уже умеет обращаться с оружием. Так как этих людей, готовых, умеющих обращаться с оружием, посылать с палками или вообще без оружия? Всегда батальон был полностью вооружён. Мало того, если в стрелковой части, например, у нас были пулемёты станковые – он, слава Богу, 70 кг вместе со станком и с водой – водяное охлаждение. 2 человека обслуживают его: один тащит пулемёт, другой тащит станок. А потом, когда появились новые пулемёты Горюнова, уже не «Максим», а пулемёты Горюнова, он в 2 раза легче, у него воздушное охлаждение, облегчённый станок, т.е. нам в штрафной батальон эти пулемёты Горюнова давали раньше, чем в обычный стрелковые батальоны, потому штрафной батальон всегда впереди, он пробивная сила, за которым, может быть, потом пойдёт батальон или полк дивизии. Поэтому нам давали это оружие. Даже противотанковые ружья – тоже были 2 системы: первая система была однозарядная, а потом 5-зарядные были сименовские противотанковые ружья. Мы тоже получили их первыми, по сравнению с другими. Так что вот эти 2 примера говорят о том, что без оружия – это выдумки, причём выдумки злостные, прямо скажем. Вот упёрто сказать, что у них было плохо, что штрафников Сталин направлял для того, чтобы их уничтожили немцы без всякой цели, и потом даже этот самый, помните, была серия документальных фильмов «Алтарь Победы»? К 60-летию Победы. Там даже была серия о штрафбатах, и я там участвовал, ну и там многие участвовали из тех, кто прошли школу штрафбатовскую, и мы говорили о том, как мы воевали, и как это было. А потом Серебряков от имени всего коллектива организаторов этого фильма говорит: «А я читал много, я знаю много, и всё, что мы делаем в фильме, что показываем – это правда». Выходит, что то, что мы говорили, это неправда, а вот он, Серебряков – он знает, что это правда. И потом был второй фильм у них в этой серии, назывался он «Генералиссимус». Там тоже все говорили о том, что роль Сталина в войне какова была, как её чувствовали солдаты и офицеры. А потом Кваша покойный, который там в каком-то фильме играл монстра такого Сталина, так он заявил, что «Победа была достигнута народом вопреки Сталину» - ну как это «воперки»? Вопреки Верховному Главнокомандующему – значит, он что, мешал, сопротивлялся, делал всё, чтобы мы проиграли, а мы взяли, да победили? В общем, такая вот неправда.

Баир Иринчеев. Александр Васильевич, немного, вот мы заговорили об оружии, немного вернувшись назад: когда вы учились в пехотном училище, какие вы системы осваивали? Ну понятно, что винтовка Мосина, СВТ, ППШ.

Александр Пыльцын. Ну, во-первых, самозарядные винтовки Токарева – это мы уже… Мало того, у нас были соревнования – с закрытыми глазами разобрать, как он назывался, затворно-спусковой механизм. Я уже забыл, как название, память стала сдавать. С закрытыми глазами полную разборку винтовки Токарева и собирать её – полную сборку с закрытыми глазами. Я выиграл пачку махорки на этом деле.

Баир Иринчеев. Винтовка Мосина, ППШ, «Максим», «Дегтярёв»?

Александр Пыльцын. «Дегтярёв», да, потом, мало того, мы изучали и мины, минное дело. Мы изучали и свои мины, и немецкие мины, поэтому даже потом, когда мне пришлось участвовать уже в боях, я минное дело знал, я даже разминировал минное поле в одном месте и переставлял на другое – 200 примерно мин переставил, потом на какой-то 207-ой или 8-ой подорвался, наступил на мину. Ну, всякое бывает на войне, поэтому и тут…

Баир Иринчеев. А противотанковые ружья тоже изучали – ПТР, СПТР?

Александр Пыльцын. Ну а как же? И противотанковые ружья – всё оружие…

Баир Иринчеев. Ручные гранаты, да?

Александр Пыльцын. И гранаты: и противотанковые гранаты, и ручные гранаты, и метание гранат – всё это было. Причём подготовка такая: с подъёма, а подъём в 6 утра, до отбоя в 11 часов вечера постоянная тренировка в каких-то событиях – то лыжная тренировка, то тренировка в штыковом бое, то тренировка во всякого рода перебежках, то какое-то тактическое занятие с ночным выходом, то тренировка по магнитному курсу: вот компас дают тебе направление, кроки, где повороты какие, и вот мы ходили ночью, тренировались правильно держать курс по этим крокам. Так что тренировки были очень серьёзные и очень напряжённые, поэтому нас кормили очень хорошо в училище, но нам не хватало этого. Я помню, мы на лыжных тренировках вечером ходили мимо одного ларька, в котором ничего не было, кроме консервов крабовых. Крабовые консервы, баночки, я помню, 50 копеек стоили они, но мы набирали – по 3, по 4 банки консервов наберём, приходим и на ужин или на завтрак сдабриваем свои кашу или что нам дают ещё этими крабовыми консервами. Т.е. всё время разговоры были только о том, а как наша бабушка готовила пироги, какие вкусные борщи готовили. Как говорят, не о женщинах, не о бабах разговор был, а о том, какой пищей нас кормили дома, потому что выматывала нас и мороз, и физическая нагрузка настолько, что хотелось есть всегда. Вот так, а кормили нас хорошо, только табак не давали, табак мы покупали. Рядом за забором стояла колония заключённых – им табак давали, а нам, курсантам, табак не положен. Так эти заключённые нам через щёлочки забора продавали табак, махорку. Причём как – спичечная коробка 60 рублей, а 60 рублей – это был оклад денежного содержания курсанта. У рядового там 7 руб. 80 коп., или что-то, а нам, курсантам, 60 рублей был оклад. Так вот, спичечную коробку этой махорки мы покупали за свой месячный оклад. Правда, они нас дурили – мальчишки же мы, а они-то все умные: они эту махорку пересыпали опилками, дубовые листья резали туда. Там и махорка-то 30%, может, была, а остальное всё примеси.

Баир Иринчеев. Ясно. Ну, вернёмся на фронт. Александр Васильевич, вам как-то запомнился ваш первый бой? Можете его описать?

Александр Пыльцын. Ну, это был не бой, вообще-то говоря, а это был рейд нашего батальона в тыл к немцам. Вот, кстати, говорят, что за штрафными батальонами всё время заградотряды упирали в спину пулемёты и пистолеты и только так гнали штрафников в бой. Это тоже выдумка всё злостная. Вот наш штрафной батальон направили в тыл к немцам, мы прорвались через линию фронта и 5 дней воевали в тылу у немцев – что, за нами заградотряд должен был идти? Какой нужно заградотряд, чтобы батальон воевал в тылу у немцев под дулами заградотрядов? Ну ерунда, конечно. 5 дней воевали мы в тылу у немцев, ну как воевали – нарушали коммуникации, резервы подходящие уничтожали, взрывали железную дорогу, мосты взрывали, в общем, короче говоря, дезорганизовали тыл оперативный, ближайший тыл немцев с тем, чтобы они не могли подтянуть резервы. А в это время Третья армия, а мы были в составе Третьей армии генерала Горбатова, в это время Третья армия, пока мы в тылу всё это нарушали, все их коммуникации, Третья армия пошла в наступление с фронта, и взяли Рогачёв и большую часть района Рогачёва. Злобин тогда не удалось взять.

Баир Иринчеев. Вот когда ваш батальон был в этом рейде в тылу у немцев, там были ли случаи, что кто-то перебежал к немцам?

Александр Пыльцын. Нет, это перед тем, как в злобинских боях, ещё до перехода наших в тыл, там 7 человек перебежали к немцам. Потом был приказ Рокоссовского специально по этому поводу, и нашего начальника штаба майора Носача сняли с должности и направили в войска, не штрафные. Наказали – из штрафного батальона в обычную часть, потому что он не уследил, нарушил доверие, что ли, командования, раз он не уследил за этим делом. Мало того, ему кто-то доложил, что вот, там, 3 убито, 4 ранено, убитые, вроде, где-то похоронены, а раненые уже в госпитале, и он донёс в штаб фронта о том, что эти штрафники вышли из строя. А через месяц они оказались пойманы уже у врага, у немцев. И вот тогда начальника штаба наказали. А у нас было в это время много пропавших без вести. Сказать, что это перебежчики, я не могу, потому что в тылу, знаете, двигаешься, убили человека – и не заметили. Мало того, когда мы прорывали линию фронта, у нас одна рота наткнулась, т.е. мы перешли линию фронта незаметно для немцев, часть – 2 роты, а третья рота, где-то кто-то зацепился за колючую проволоку, а она была вся обвешана банками, и вот этот баночный телеграф зазвонил, и немцы выскочили и начали обстрел, и эта рота потеряла много. А потом мы же ходили в тыл без документов, без наград – всё сдавали в штаб батальона, и когда батальон ушёл, а вот эти, которые остались, поражённые немцами, они же без документов. Кто их подбирал и куда их девали, а у нас они тоже считаются без вести пропавшими, потому что нет данных о том. Поэтому среди без вести пропавших, а их там было человек 25 или 30 даже, кто-то, может быть, и сбежал к немцам, но не было такого случая, чтобы вот мы видели и знали об этом.

Баир Иринчеев. Ну, т.е. это, скорее, вот эти 7 человек, убежавших к немцам, это такое исключение из правил, т.е. это было ЧП?

Александр Пыльцын. Да, это редкое исключение. Ну, редко исключения бывали, ну знаете, как говорят: в семье не без урода. Были случаи и самострелы. У нас штрафники, которые… он знает, что он ранен – всё, пролил кровь, он свободен, освобождается и восстанавливается во всех своих правах. Так они придумали – сами себя стреляли: во время обстрела, причём стрелять, пули же – это сразу будет понятно, что что-то не то. Так это делали как – из автомата пулю из патрона вынимали, вставляли туда осколок, а осколков можно наковырять, где угодно, потому что обстрелы всё время идут. Осколок вставляли и друг другу, извините, в заднее место в мягкое – и кровь пошла, а ранен, и осколок – не пуля. Ну всё, ранен – в госпиталь. А потом особист, у нас всего был один особист старший лейтенант в батальоне, не так, как у Володарского – чуть не за каждым штрафником или командиром дивизии следят особисты. У нас был один особист, и он раскопал этот случай тоже с помощью штрафников, они ему доложили, ну он знал, по-видимому.

Баир Иринчеев. У него своя агентурная сеть была, т.е. у него были свои осведомители?

Александр Пыльцын. Да, во-первых, а во-вторых, штрафники сами не терпели таких случаев: если они узнали, они донесут, не потому что они доносчики, а потому что как же так – мы искупаем вину свою, а он, сволочь, извините, таким образом уходит из общего правила?

Баир Иринчеев. Т.е. фактически любая царапина, любая даже незначительная рана уже освобождала штрафника?

Александр Пыльцын. Нет, извините, не любая царапина. Если царапина, это ещё не ранение. Ранение – когда поражение тела человека требует госпитализации и лечения – вот тогда это ранение. А если ему там где-то мочку уха зацепило или где-то царапиной отделался, это не ранение. И они сами понимали, что это не ранение, ранение – это когда требуется госпитализация, требуется лечение медицинское.

Баир Иринчеев. А были ли такие случаи, что если идёт тяжёлый бой, и кто-то из штрафников ранен, то он не сразу уходит, потому что он понимает, что нужно помочь батальону?

Александр Пыльцын. Такие случаи не единичны. Вот я сейчас собираю, у меня много документов уже из ОБД «Мемориал», очень много наградных листов. Я беру такие, которые показывают, что штрафник ранен, он имеет право, мало того, он тяжело ранен, его вынести должны, а он остаётся для того, чтобы воевать дальше. У меня был случай лично со мной, я когда был ранен под Брестом, тяжёлое ранение было, я лечился долго – почти месяц, и когда возвращался, возвращался с одним штрафником, который рассказал мне, что он был легко ранен со своим товарищем, они из нашего батальона, были легко ранены, им оказали помощь и сказали: самостоятельно добирайтесь, вот там медпункт, там вас отвезут в медсанбат. Один из низ говорит: слушай, ведь мы уйдём, а там ребят меньше осталось, они же, им труднее теперь без нас – давай вернёмся. И они вернулись и воевали, пока этот инициатор возвращения не был убит, а второй тяжело ранен. Вот уже второе, тяжёлое ранение, когда его увезли, вот он лечился в госпитале вместе со мной. И таких случаев много. Даже с самых первых боёв, ещё под Сталинградом, у меня есть наградные листы, как один старший политрук попал в штрафной батальон за что-то там, я сейчас не знаю, и он был ранен, но он не бросил своего боевого поста и продолжал воевать, пока не был убит, пока не погиб. Т.е. имея право уже, он искупил вину своей кровью, но он из боевой солидарности не может бросить товарищей, потому что он же офицер, у него честь офицерская ещё не погублена, не пропала. И вот эта офицерская честь очень многих держала на нужном уровне.

Баир Иринчеев. Александр Васильевич, в штрафбат попадали за какие-то проступки, т.е. за совершённые преступления самые разные, какие могут быть. Обсуждали ли штрафники между собой, кто за что попал, было ли какое-то отношение, например, к интенданту какому-нибудь, который проворовался, было ли какое-то такое презрительное отношение? Потому что одно дело, когда, действительно, боевой офицер выпил, подрался с кем-то, застрелил кого-то случайно – ну, можно понять. А было ли какое-то такое пренебрежительное отношение к тыловикам? Смотришь, что много интендантов там.

Александр Пыльцын. Такого противостояния не было. Были, может быть, такие, но попали в одно место, тут уже не до того, что два лагеря – одни хорошо виноваты, другие плохо виноваты. Раз попал, значит, в чём то… ну, понимаете, в мирное время за это могли выговор объявить, ну, на гауптвахту посадить, а в военное время это расстрел за такое преступление, а оно абсолютно аналогичное. Поэтому обсуждали, ну как: любой, даже вот возьмите сейчас любого заключённого, которого посадили – «да не так уж я и виноват». Обязательно у него есть оправдание, что он не так виноват, что его засудили слишком. И такие были, вот таких много разговоров было. Но штрафбат – это школа, это, понимаете, а потом очень много было, особенно когда наступательные бои были, много бывших пленных, бежавших из плена, освобождённых из плена, но он офицер он каким-то образом нарушил присягу, оказавшись в тылу у немцев, да ещё и на оккупированной территории, да ещё и не ушёл в партизанский отряд, а где-то там приспособился тихонечко.

Баир Иринчеев. Просто отсиделся, да?

Александр Пыльцын. Отсиделся. Виноват.

Баир Иринчеев. Т.е. это была проверка, получается?

Александр Пыльцын. Да, и получается так, что можно его послать, конечно, в обычную стрелковую часть, но почему – он же виноват? Направляют его в такую часть, где он проявит себя: или он побежит к немцам, или он будет воевать. И как только бой начинается, сразу видно, кто есть кто. Так что проверка боем в штрафных частях была, пожалуй, самым верным способом проверить, а кто он – не бежал ли он под прикрытием немцев, не состоит ли он в какой-нибудь группе диверсионной, а ведь таких групп очень много засылалось, из числе пленных, из власовцев или из таких же, которые пошли к власовцам. Их много было, если моя память не изменяет, то где-то сотни таких групп были, которые забрасывались и в глубокий тыл, и в тыл войсковой с задачами либо шпионить, либо вредить. Так как узнать? Вот он пришёл, бежал из плена – говорит. А может, его послали? Может, ему задание дали? Не позвонишь же какому-нибудь Кальтенбруннеру или Мюллеру, не спросишь: как он там – имеет задание, не имеет задания? А как проверить? А в бой, но в бой не просто где-то, а в штрафной, потому что там сильнее бой, там опаснее и там он скорее всего проявит себя. Поэтому я считаю, что штрафные батальоны были необходимы и оправданны. Эти всякие Володарский и прочие, которые говорят другое, они не правы.

Баир Иринчеев. Александр Васильевич, такой вопрос: а были ли такие штрафники, которых вы два раза встречали, т.е. человек попал в штрафной батальон, пролил кровь, вышел, а потом ещё раз провинился и ещё раз к вам попал?

Александр Пыльцын. Мне не попадались. Я слышал, в штрафных ротах сержант был, который 2 раза попадал, даже чуть не 3 раза попадал в одну и ту же штрафную роту, потому что он оправдает себя, а потом опять натворит что-нибудь такое, и опять… Ну я скажу, то ещё другая категория была: в штрафники попадали по приговору трибунала. Сколько: 10 лет ему дали – 3 месяца штрафного батальона. 10 лет и 3 месяца – это разница. 8 лет или поменьше – 2 месяца, 5 лет или меньше – 1 месяц штрафного батальона. Так за 1 месяц можно выжить, и уже судимости нет, уже оправдал себя полностью. Но вопрос-то, извините, был насчёт 2 раза.

Баир Иринчеев. Был ли кто-нибудь, кто 2 раза попадал в штрафбат, вот именно в ваш штрафбат?

Александр Пыльцын. У меня лично ни во взводе, ни в роте, да и я не слышал, чтобы в батальоне были «дубликаты» в этом отношении. Не было случаев. А в штрафных ротах, я читал, контактов никогда не было у нас, это после войны и встречался с командиром штрафной роты 61-ой армии, командиром штрафной роты 10-ой армии Прибалтийского фронта. Он сейчас живёт в Хабаровске, командир штрафной роты, мы с ним переписываемся, он мне рассказывал, как они были. Но я только читал, что такие случаи были, но лично я не могу свидетельствовать об этом.

Баир Иринчеев. Александр Васильевич, следующий вопрос: бывали ли случаи, что в бою, действительно, вот идёт бой, штрафной батальон ведёт бой и вы или кто-то из офицеров видит, что кто-то из штрафников перебегает к немцам, и вы были вынуждены открыть огонь по ним? Такое бывало?

Александр Пыльцын. Я вам скажу: нам было дано право применять оружие к явно преступным элементам, которые проявляют преступности в бою. Таких случаев не было. Один случай у меня был, похожий, может быть, случай: был у меня один штрафник – весёлый, бодрый, анекдотами сыпал, рассказывал о своих похождениях и боевых, и женских и т.д. Ну такой рубаха-парень. И я его назначил командиром отделения – боевой, капитан по званию, да ещё из гвардейской роты, из гвардейской части. Ну, думаю, боевой мужик-то, назначил его командиром отделения. И когда форсировали Одер, мне доложили, что это отделение в надёжном месте упрятано, как резерв мой, командира роты. Какой резерв? Я никакого резерва не назначал, тем более, у меня стоит задача форсировать Одер – какие там резервы могут быть? Ну и пошёл я туда – в землянке хорошей спрятались, т.е. они хорошо, глубоко упрятаны, резерв надёжный. Прихожу – оказывается этот командир отделения взял своё отделение, прикрылся этим отделением, сказал, что он назначен в резерв, и вот мы пойдём на форсирование, а они останутся, как резерв. Это трусость. Он понимал, что 200 м ширина реки, преодолеть её под огнём противника надежды мало. И вот он, несмотря на то, что из гвардейской части, но с гнилой душой оказался. И вот его солдаты-штрафники, когда узнали, что он их подвёл, что он ими прикрылся фактически, свою трусость прикрыл, они говорят: «Товарищ капитан, мы его сейчас сами укокаем здесь». Я говорю: «Нет, самосуда не будет. Сейчас выведем его, и я или применю оружие, как я имею право, или отправлю в батальон – пускай там с ним разбираются». А потом думаю: отправить – значит, надо его охранять, значит, по крайней мере 2 человек надо отрывать от боевых действий. И в это время, когда я его выгнал – выходи из землянки, он вышел, и над ним разорвался снаряд, и его изрешетило. Бог наказал, как говорят, и у меня легче на душе: во-первых, я не применил оружие против своего подчинённого, во-вторых, мне не надо его сопровождать никуда, и в-третьих, у меня ненадёжного человека меньше в формировании на одного будет. Вот такой случай был.

Был случай другой: один из штрафников как-то, а из числа освобождённых из лагерей, ну там тоже были офицеры, выпросился на фронт, и тоже такой весёлый был. Он сказал, что он повар был хороший до тюрьмы и потом попал в тюрьму из-за этого, и что он даже в лагере готовил из скудного пайка зековского он готовил так хорошо, что его зеки уважали. Я говорю: ну хорошо, и у меня пойдёшь на кухню, будешь готовить. А потом пришёл ещё один штрафник – такой под 50 лет, худенький. Дал я ему автомат и думаю: ну как же он этими своими куриными лапками будет автомат-то держать? Говорю: знаешь что, давай-ка ты иди на кухню, а вот того, кухонного, в строй. И когда я его вызвал и говорю: всё, сдавай кухню вот этому штрафнику, а сам в строй. Он: ну ладно, капитан, посмотрим, кому первая пуля будет. Это была угроза – а вдруг он мне эту пулю пошлёт? Я же впереди пойду. Ну, он погиб на фронте, я не знаю, как он погиб, где-то под пулю попал, а я, слава Богу, выжил. Так что вот таких 2 случая у меня было, а остальное я не могу припомнить, чтобы были такие похожие случаи.

Баир Иринчеев. Александр Васильевич, такой вопрос: была ли какая-то специальная пропаганда у немцев для штрафников? Т.е. они кричали вам, что переходите к нам, что мы знаем, что вы…

Александр Пыльцын. Бывало, особенно когда они узнавали, что перед ними штрафной батальон, так они забрасывали нас листовками: листовка-пропуск, ШВЗ – «штык в землю». Вот эта листовка даёт право прийти к немцам, и они знают, что мы офицеры, штрафники – что полностью на офицерский паёк посадим, в общем такие расписывали райские условия, что только переходите. Были, были такие случаи, и не один случай такой был, когда нас забрасывали листовками. Забрасывали листовками даже так: «А вот сын Сталина Джугашвили уже сдался, и он призывает вас приходить. А вот сын Молотова ещё…» - а у Молотова и сына-то не было. И сын Молотова вот тоже, фотография: вот сын Сталина и сын Молотова.

Баир Иринчеев. А был же запрет читать листовки, да, что за это тоже можно было получить серьёзное наказание?

Александр Пыльцын. Нет, дело в том, что, я вам скажу, политработники и особист наш очень рьяно следили за этим делом, чтобы никто не поддался этой агитации. А потом когда поняли, что эти листовки используют только для одного дела – по нужде, как говорят, использовали их, даже самокрутки с махоркой из этих листовок не накручивали – брезговали: эта гадина немецкая, ещё я буду в рот брать её? Только в другое место. Вот таким образом. Так что были листовки, были агитации, пропаганда ба голосовая, громкоговорители: запускали то «Катюшу», то какую-то песню, я ещё помню – «Вольга-Вольга, мути Вольга» на немецком языке, а потом издавали призывы сдаться, но это было бесполезно. У нас не было случаев, чтобы кто-то поддался под эту агитацию.

Баир Иринчеев. А как была поставлена политическая работа? Вот вы сказали, что был замполит в батальоне, и как он?

Александр Пыльцын. Ну, во-первых, поначалу, когда батальоны формировались, замполиты даже во взводах – политрук взвода был, замполит роты, замполит батальона и целый политаппарат агитаторов. А потом постепенно стали – во-первых, политрука взвода убрали из штата, замполита роты убрали из штата, но вот почему-то партполитаппарат батальона остался, может быть даже, за счёт убранных снизу из подразделений он стал довольно большим, и уже в каждую роту был направлен агитатор. И у меня был агитатор – майор Пиун, потом был ещё майор Оленин. Штрафники его любили, политработника, и говорили: о, Ленин идёт. «Оленин» делили: О-ленин. Он хороший был человек очень и очень такой пример подавал именно боевой. Так что политработники у нас были, и политработа шла довольно хорошо. Я вам скажу, что политработники узнавали, кто из них был членом партии, кандидатом в члены партии, кто комсомольцы, собирали. Они же уже не были членами партии, у них партбилет и комсомольский билет где-то в другом месте были, но уже знали: ага, вот это собирает бывшую партийную группу и свою работу там, видит, что они коммунистами остались, они комсомольцами остались в душе, потому что он знал, что это временное лишение его этих прав и возможностей. Поэтому проводилась такая работа с нештатными комсомольскими и партийными организациями. Так что политработа… А вот когда мы в обороне стояли, каждый день свежие газеты, а если газет нет – написанные от руки сводки Совинформбюро приносили к нам в окопы. И это работа политаппарата.

Ну и опять, я говорю: в семье не без урода – был там у нас один политработник, которого терпеть не могли, потому что он не был политработником в душе, он был какой-то провозглашатель лозунгов, в которые сам он не верил, наверняка. Вы знаете, во время войны мы получали зарплату. Ну вот у меня, командира взвода, была 900 рублей, на 100 рублей больше, чем в стрелковом батальоне. И у гвардейцев на 100 рублей было больше. Так мы говорили: о, наш батальон почти гвардейский, потому что у нас оклады гвардейские. Так вот высылали денежные аттестаты на семьи, часть наших зарплат уходила нашим родным в тыл, часть мы оставляли себе, а часть, кстати, большую часть, мы подписывались на займы. И вот этот капитан Виноградов, которого мы не любили, всегда выступал: о, на 3 оклада давайте подписываться, каждый на 3 оклада. А потом когда узнали… мы все подписались на 3 оклада, а узнали через начфина – на сколько Виноградов? А он на 1 оклад подписался. Он нас агитировал а сам не делал. Вот такие были. Но такой, я понимаю, что был один человек такой у нас в батальоне, его не любили, и слава Богу.

Баир Иринчеев. Александр Васильевич, ещё такой вопрос: вы сказали, что 5 лет по приговору трибунала заменяются месяцем в штрафбате. А вот за то время, что вы воевали в штрафном батальоне, был ли, действительно, такой тихий месяц, что человек мог просто отсидеться этот месяц и не участвовать в серьёзных боевых действиях.

Александр Пыльцын. Нет. У меня был ординарец Женя, я потом фамилию уже по документам узнал, а так я не помнил его фамилию – Женька-ординарец, и всё. Он был младшим лейтенантом, где-то в ремонтной мастерской был, отремонтировали какой-то трофейный мотоцикл, и он погонял этот мотоцикл и сбил девочку, и попал за это в штрафной батальон. Он был у меня, после рогачёвского рейда мы ещё на реке Друть брали плацдарм, вот он был там у меня ординарцем. Он меня спас, честно говоря, когда я провалился под лёд на Друти, он меня спас, вытащил из полыньи. А потом мы были на формировании, а потом встали в оборону, а потом пошли в наступление. Так он пробыл в батальоне, я не знаю, сколько ему дали – месяц или 2, но он пробыл в батальоне больше своего срока, потому что в боях не участвовал, а это не считается сроком, если в батальоне только боевые действия, считается. Так что если месяц боевых действий, это редко, кто выживал, а вот когда мы были в рогачёвском рейде, мы 5 дней воевали, из 800 человек батальона 600 были освобождены за подвиги без ранений. Это было первое условие по Положению о штрафных подразделениях, что человек может искупить вину свою подвигом, а только потом если ранен будет или, тем более, если убит. Убитые все на войне святые, все невиновны. Так вот он пробыл больше, чем ему было положено, потому что он не был в боях. Вот в боях когда мы в Рогачёве были, 5 дней воевали, и из них кому 3 месяца было, кому 2 месяца, кому месяц, но 5 дней боёв, за которые он проявил себя – всё, он ушёл из батальона и восстановился полностью в своих правах офицерских, ему вернули награды, ему вернули все воинские звания, какие у него были т .д. Так что месяц-2-3 – это понятие весьма растяжимое, главное – воевать хорошо. Будешь воевать хорошо – никакого месяца, никаких 3 месяцев тебе не понадобится. Вот такие случаи у нас были.

Баир Иринчеев. Ясно. Александр Васильевич, ещё вот такой вопрос: вот вы сказали, что у вас была повышенная зарплата, у вас было самое новое оружие в батальоне, а как с питанием, как кормили?

Александр Пыльцын. Питание обычное, стандартное армейское питание, никаких условностей, никаких добавок, никаких ограничений. Вот положено было 600 г хлеба, допустим, сухари, горячая пища 2 раза, а то и 3 раза в сутки – всё это было. Это у Володарского только в фильме ни на какое довольствие батальон не ставили, они сами себе добывали пищу или у населения у прифронтового, грабили, либо на склады набеги делали, на наши же склады. Ну это глупости. Кормили, т.е. обычно на каждую роту была походная кухня, когда позволяла остановка, всегда мы ели и горячую кашу, и горячие супы или борщи. Бывали случаи, когда боевые условия не позволяют – нам давали сухой паёк. Сухой паёк нам обычно давали на трое суток на всякий случай. Не будет горячей пищи – есть сухари, есть консервы, есть кусочек сала или какая-нибудь вяленая рыбка, или ещё что-нибудь, но всегда в кармане или в вещмешке сухой паёк был. Так что голода у нас никогда не было. Был один случай такой, когда нас после Рогачёва, после рейда, нас ещё перебросили под Быхов, для того чтобы там наступать ещё, но повалил такой снег, и валил он целых несколько дней, что фактически и наступление-то отменили, потому что невозможно – такой снег выпал, и продуктов уже нет, потому что их подвезти нельзя – все дороги завалены снегом. И мы почти неделю жили на т.н. диетическом пайке. А в чём заключался диетический паёк: на кухне был мешок сухарей и банки американской тушёнки, больше ничего. Так брали снег, снега было в изобилии, снег растаивали в кухне, кипятили воду, открывали одну банку консервов американской тушёнки – получался бульон. На 100 л воды одна литровая банка тушёнки – представляете, какой бульон. И один сухарь. И вот, пожалуйста, котелок тебе этого бульона и одни сухарь в сутки, и всё, больше ничего. Так это потому, что обстановка была такая, это не потому, что нас морили голодом, а потому что обстановка такая, она не позволяла по-другому. Ну вот так.

Баир Иринчеев. Александр Васильевич, вот извините, что долго очень вас спрашиваем, но ещё вот возвращаясь к этому злосчастному сериалу «Штрафбат», который, к сожалению, многим очень мозги отравил просто, вот там первое изображено, что там все заключённые, в этом штрафном батальоне, и там ещё изображён священник православный, который каким-то образом в этом батальоне появляется и из «Максима» немцев поливает, и т.д. Какое было отношение вообще к вере там, люди же были и пожилые, и те, кто ещё, возможно, родился во времена Российской империи, при царе, крещёные, там. Понятно, что вы уже были молодой человек, советский человек, но там же были и пожилые. Как к этому относились?

Александр Пыльцын. Были, были. Ну я вам так скажу: офицеры, как правило, это были кандидаты в члены партии, члены партии с большим стажем, воспитанные в определенном духе атеизма, и проявлений таких открытых религиозности нигде не было. Может быть, в ротах и были, потому что в ротах были рядовые, который вчера был колхозником, позавчера он был, может быть, лишняком – кто их знает, каким образом в нём теплилась эта вера, там, возможно, это были. У нас они не появлялись. Может быть, у кого-то и были подспудно такие верования, но я, например, крещёный человек, меня крестили почти в 5-летнем возрасте, я помню хорошо весь этот процесс крещения. Но я никогда не молился, у нас не было принято в семье это. У меня бабушка была набожная настолько, что у неё и иконы, и лампада висела перед иконой, и она молилась дни и ночи. У нас в семье это не было принято, хотя мама тоже икону имела, но когда она пошла в ликбез, это по моему, я уже учился во втором классе, а она была неграмотная, и вот я её начал учить грамоте, потому что сам-то уже умел, начал учить грамоте и сказал: ты иди в ликбез, в школу – в школе же ликбез. И она ходила в школу вечерами на кружки ликбеза, а потом когда, видимо, дошло и до неё, что икона-то у неё висит зря, она же не каждый день, не каждый вечер молится, поэтому она икону эту отдала своей матери, бабушке нашей, и у неё эта икона висела, и она молилась, а мы нет. Я до сих пор молиться не умею и не понимаю тех, кто с переменой власти стали вдруг подсвечниками – вот стоит он со свечкой в храме, демонстрирует свою божественность, что ли. А ведь он тоже, может быть, неверующий, только демонстрирует свою мнимую веру. Верить надо не в это, верить надо в справедливость, верить надо в чувство товарищества, верить надо вообще… Я не знаю, у меня была вера в какую-то судьбу, в какой-то рок, в какое-то предопределение, что ли, но я не знаю, у меня потом уже после войны, да и сам во время войны: ранения у меня все были на грани, как говорит – на грани фола, на грани летального исхода. Почему эта грань не была перейдена? У меня 2 брата погибли на войне, мама получила похоронки на них, и когда я на Одере был тяжело ранен, на меня тоже похоронку заготовили и не послали, чтобы проверить, на самом ли деле я погиб. И хорошо, что не послали – я представляю: матери потерять третьего младшего сына, последнего, остаться с одной дочкой маленькой. Кто это – Бог или судьба, или ещё как-то назовите, но какая-то высшая сила есть, и я её чувствую, что она есть, но я не верю в Бога, который с бородой, я не верю в Илью-Пророка, который, как мне говорили, катается по небу, когда гром гремит. Я в это не верю, но я верю, что, действительно, есть какая-то высшая сила, которая управляет человечеством. Одно дело, думаем мы тоже: хорошо ли она управляет иногда, а иногда не очень хорошо. Ну зачем она допустила, эта высшая сила, такую войну на нашу страну, понимаете, на славян, которые всегда были божественны. А говорят: потому что Советский Союз был не божеским творением, потому и… Ну знаете, оправдания всякие могут быть и объяснения.

Баир Иринчеев. Но на фронте такого, чтобы кто-то там молится в окопе или там… - такого вы не видели?

Александр Пыльцын. Нет такого не было.

Баир Иринчеев. Александр Васильевич, ещё буквально 2 вопроса. Первый вопрос тоже такой очень… В последние годы, наверное, в последние лет 20 уже, постоянно вбрасывается тема, что когда Красная Армия вошла на территорию Германии, то там все…

Александр Пыльцын. 2 миллиона изнасилованных немок.

Баир Иринчеев. Да, именно так. Вы там были, вы ветеран, и вы всё это видели – какое было отношение к местному населению?

Александр Пыльцын. Вы знаете, они боялись нас, они очень боялись и постепенно убегали, старались убегать, убегать, убегать. До Одера всё убегали, ну тогда Германия была не только за Одером, а ещё была до Одера. А после Одера бежать-то уже некуда было, и когда мы пришли в Германию, когда война кончилась, те, кто остались, немцы, стали понимать: так подождите – это же люди, добрые люди советские, русские, как нас называли всех. Дело-то в том, что нам потом после войны показали фильм геббельсовский пропагандистский, в котором все мы, русские, с рогами или с зачатком рогов, все мы звери, каннибалы, причём любим обязательно жареные детские ножки, маленьких детей. И вот показывают в фильме, как русские приходят, требуют, чтобы ножку этого ребёнка поджарили, а ему очень нравится. Такая геббельсовская пропаганда на немцев действовала. Но когда они увидели, что мы на самом-то деле не такие, а потом и все эти, и английские, этот Бивор, помните, с книгой со своей – 2 миллиона изнасилованных немок. Причём, если Геббельс говорил: от 7 до 70 лет, то Бивор писал: от 7 до 80 лет, уже старух всех насиловали. У нас штрафники были за нелояльное отношение к немцам, но это нелояльное отношение не обязательно выражалось в насилии. Ну и припомню Солженицына с его австрийской эпопеей, где он сам даже пишет, как он воспользовался случаем и немку на кровать затащил.

Баир Иринчеев. Да, Александр Васильевич, последний вопрос хотел бы вам задать: из всей войны что больше всего запомнилось, какой-то такой, может быть, эпизод или бой, или то, что снилось после войны? Есть что-то такое, очень сильно врезавшееся в память?

Александр Пыльцын. Вы знаете, я вам скажу: вся война врезалась, а тем более в штрафном батальоне. Там были и случаи, когда… назвать из какими-то рядовыми случаями, не запомнившимися, я не могу, поэтому я вот помню, и запоминаю, и всё вот в такие толстые книги у меня эта память не влезает, потому что я запомнил её так, как она отразилась на мне и на моей судьбе, и на судьбе моей семьи.

Баир Иринчеев. Ясно. Александр Васильевич, ну вот в завершение нашей сегодняшней беседы, что бы вы хотели пожелать современным молодым людям в России, на Украине, в Белоруссии – во всём бывшем Советском Союзе?

Александр Пыльцын. Ну, об Украине сейчас давайте не будем говорить, потому что это из ряда вон выходящий случай, потому что как-то получилось так, что сразу, с первого дня развала Советского Союза первый заместитель Генерального секретаря Украины по идеологии Кравчук оказался далеко не идейным в коммунистическом смысле слова человек. После него пришёл президентом Кучма, первая книга, которую он написал – «Украина – не Россия». Уже отделил. После него пришёл этот самый проамериканист – Ющенко, у которого жена – член департамента какого-то американского. Ну этот вообще уже.

Баир Иринчеев. Хорошо, давайте тогда об Украине отдельно, а что бы вы хотели пожелать молодёжи в России современной?

Александр Пыльцын. Знать историю свою, не забывать: а, Советский Союз – это прошлое, плохое, и особенно сегодня подняли на телевидении вопрос о том, что всех там репрессировали подряд, потому что сталинская была система такая, вот надо осудить, вот надо Нюрнбергский процесс устроить над коммунизмом и т.д. Понимаете, надо знать историю, не выбрасывать историю, а знать историю именно такой, какая она была, а не такой, какой нам хотят её навязать Володарский, Михалков и другие, понимаете? Поэтому история учит многому, поэтому учите историю правдивую, настоящую историю, и тогда мы будем непобедимы.

Баир Иринчеев. Александр Васильевич, спасибо вам огромное, низкий поклон, ещё раз с праздником – с Днём Героев Отечества – это ваш праздник. Спасибо большое вам.

Александр Пыльцын. Спасибо, дорогой. Спасибо вам всем за то, что вы нас навестили в этот день, и мы, честное слово, очень ждали, а тем более, мы с вами давние-давние знакомые.

Оригинал находится здесь - https://www.oper.ru/video/view.php?t=1869