Музей-заповедник Бунинские литературные места

Бунин родился в Воронеже, на Дворянской улице. Вот что сам писатель пишет:
Я родился в Воронеже, прожил в нем целых три года, а кроме того провел однажды целую ночь, но Воронеж мне совсем неизвестен, ибо в ту ночь, что провел я в нем, я его не мог видеть: приглашен был воронежским студенческим землячеством читать на благотворительном вечере в пользу этого землячества, приехал в темные зимние сумерки, в метель, на вокзале был встречен с шампанским, не мало угощался и на вечере и перед разсветом был снова отвезен на вокзал к московскому поезду уже совсем хмельной. А те три года, что я прожил в Воронеже, были моим младенчеством.
 

      Памятник Бунину в Ельце                                                                                                                 

 Детство свое писатель провел на хуторе Бутырки в последнем поместье семьи, расположенном в Елецком уезде Орловской губернии, куда в 1874 году переехали Бунины. На этом хуторке, затерявшемся в просторах орловской земли, и формируется личность Ивана Алексеевича.
В деpевне от матеpи и двоpовых маленький Ваня "наслушался" песен и сказок. Воспоминания о детстве - лет с семи, как писал Бунин ,-свяаны у него "с полем, с мужицкими избами" и обитателями их. Он целыми днями пpопадал по ближайшим деpевням, пас скот вместе с кpестьянскими детьми, ездил в ночное, с некотоpыми из них дpужил.
На одиннадцатом году он поступил в Елецкую гимназию. Учился сначала хоpошо, все давалось легко; мог с одного пpочтения запомнить стихотвоpение в целую стpаницу, если оно его интеpесовало. Но год от года ученье шло хуже, в тpетьем классе оставался на втоpой год. Учителя в большинстве были люди сеpые и незначительные. В гимназии он писал стихи, подpажая Леpмонтову, Пушкину. Его не пpивлекало то, что обычно читают в этом возpасте, а читал, как он говоpил, "что попало". Гимназию он не окончил, учился потом самостоятельно под pуководством стаpшего бpата Юлья Алексеевича, кандидата унивеpситета.
 

Орёл
 Памятник Бунину в Орле. Автор В.М. Клыков.                                                                                

Открыт в 1995 году С осени 1889 года Бунин на несколько лет поселился в Орле, став сотрудником редакции губернской газеты "Орловский вестник". С этим периодом жизни писателя связано начало его профессиональной литературной деятельности. С Орлом для Бунина было связано многое из пережитого и перечувствованного впервые: первые книги, первые оценки критики его произведений, первая, по-юношески романтическая и восторженная, любовь к Варваре Пащенко.
 
 
Ефремов
 
Дом Бунина в Ефремове 
Впервые Бунин попал в Ефремов в 17 лет. Охваченный юношеским порывом, он решил съездить в гости к графу Л. Н. Толстому, которого боготворил как писателя, в Ясную Поляну. Вскочил на лошадь - и был Таков. Но хватило духу доскакать до Ефремова, так как лошадь устала и надо было дать ей отдохнуть. Походив по Ефремову, он забрел в городской сад. Уставший, прилег на лавочку, да так и уснул. Проснувшись рано утром и испугавшись собственной смелости, также неожиданно для самого себя вернулся домой.
В доме своего брата, Евгения Алексеевича, на Тургенева, 47 бывал неоднократно с 1906 по 1917 год Иван Алексеевич Бунин. Здесь, в старинном особняке красного кирпича, провела последние годы своей жизни мать семейства Буниных, Людмила Александровна. На старом кладбище близ городской рощи покоится и ее прах, и Евгения Алексеевича и его жены Анастасии Карловны.
 
Москва
Дом, в котором жил Ю.А. Бунин и где часто останавливался И.А. Бунин. Москва, Староконюшенный пер., 32. В феврале 1895 года Бунин впервые приехал в Москву, остановился в меблированных комнатах Боргеста у Никитских ворот. Позже написал: " "...Старая, огромная, людная Москва" и т. д. Так встретила меня когда-то впервые и осталась в моей памяти сложной, пестрой, громоздкой картиной - как нечто похожее на сновидение. Через два года после того я опять приехал в Москву - тоже ранней весной и тоже в блеске солнца и оттепели, - но уже не на один день, а на многие, которые были началом новой моей жизни, целых десятилетий ее, связанных с Москвой.
В 1906 году в Москве Иван Алексеевич встретил свою новую, неожиданную любовь - это была Вера Николаевна Муромцева, дочь Н. А. Муромцева, члена Московской городской управы и племянница С. А. Муромцева, председателя Государственной Думы. Бунин познакомился с Верой Николаевной в семье Бориса Зайцева, уже известного в ту пору писателя, с которым они дружили всю жизнь, особенно в годы эмиграции.
У них начался красивый роман, типично московский - с театрами, концертами; Бунин много встречался в эту пору с писателями, вошел полноправно в московскую литературную среду, подружился с Куприным, Андреевым, Горьким, редакторами, издателями.
 

Одесса
Дом художника Е.И. Буковецкого, в котором жил Бунин в 1918 - январе 1920 гг., Одесса, Княжеская, 27; ныне - ул. Баранова, 27; здесь установлена мемориальная доска в день 110-летия Бунина - 1980 году. Из многих городов, по которым он бродяжничал, Бунин особенно любил Одессу (Бунин приехал в 1898 году). Море, корабли, порт - все действовало на него крайне возбуждающе. И сам город был хорош, да еще подружился там с людьми, которые надолго стали близкими: молодые одесские художники, литераторы, журналисты - Куровской, Федоров, Нилус группировались вокруг популярных "Одесских новостей" . Бунин тоже печатался, подрабатывал в этой газете, стал бывать в семье редактора, одесского грека Н. А. Цакни. Его двадцатилетняя дочь Аня, истинная красавица, пышноволосая, большеглазая, торопилась поскорее стать взрослой, носила вуаль, шляпки, смело ходила в ресторан, была окружена поклонниками. Бунин опять попал в домашний театр! Мачеха Ани, "мамаша Ираклиди" , собирала в доме музыкантов, певцов, здесь разучивали и ставили целые оперы. Аня обычно сидела за фортепьяно. А в Одессе бушевала весна.
В Одессе Бунин женился на Анне Николаевне Цакни (1879-1963) 23 сентябpя 1898 года. Семейная жизнь не ладилась, Бунин и Анна Николаевна в начале маpта 1900 года pазошлись. Их сын Коля умеp 16 янваpя 1905 года.

Франция: Париж и Граас
Мемориальная доска в Париже Иван Алексеевич Бунин жил в Париже в доме 1 по улице Жака Оффенбаха. В этом доме Бунин прожил с 1922 по 1953 г.
Как известно, долгие периоды Бунин проводил на юге Франции в местечке Грасс, которое привлекало его своей южной прелестью (в Грассе, который часто называют "мировой столицей духов", находятся плантаци роз, используемых французской парфюмерной промышленностью, Музей духов). Ряд произведений, в том числе цикл рассказов "Темные аллеи", Бунин написал на своей вилле "Жанетта" ("Бельведер" до войны) в Грассе, притягивавшем его как "магнит"
"Все годы эмигрантского житья Бунин колесил из Парижа в Грасс, из Грасса в Париж..."
 
Как пройти к дому Бунина в Грассе (вилла Бельведер).
От автобусной станции проходим несколько десятков метров вверх к туристическому информационному центру. По улице Thiers идем вправо по левому тротуару. Вскоре после антикварного магазина будет указатель а улицу Des Lierres и к парку принцессы Полин. Следуем этим указателям.
Следующий указатель - Avenue Henri Benard. Поворачиваем в соответствии с ним. У многоквартирного дома начинается улица Vieux Logis, на которой находится вилла Бельведер.
В начале улицы установлена мемориальная бунинская табличка. На самом доме - табличка с надписью "Villa Belvedere"

                                                               памятник Бунину в Воронежу                                                       

БУНИНСКИЕ МЕСТА
Бунин родился в Воронеже, на Дворянской улице, а детство провел на хуторе Бутырки в последнем поместье семьи, расположенном в Елецком уезде Орловской губернии, куда в 1874 году переехали Бунины. На этом хуторке, затерявшемся в просторах орловской земли, и формируется личность Ивана Алексеевича.

На одиннадцатом году он поступил в Елецкую гимназию. Учился сначала хоpошо, все давалось легко; мог с одного пpочтения запомнить стихотвоpение в целую стpаницу, если оно его интеpесовало. Но год от года ученье шло хуже, в тpетьем классе оставался на втоpой год. Учителя в большинстве были люди сеpые и незначительные.

С осени 1889 года Бунин на несколько лет поселился в Орле, став сотрудником редакции губернской газеты "Орловский вестник". С этим периодом жизни писателя связано начало его профессиональной литературной деятельности.

В феврале 1895 года Бунин впервые приехал в Москву, остановился в меблированных комнатах Боргеста у Никитских ворот. В 1906 году в Москве Иван Алексеевич встретил свою новую, неожиданную любовь - это была Вера Николаевна Муромцева, дочь Н. А. Муромцева, члена Московской городской управы и племянница С. А. Муромцева, председателя Государственной Думы. Бунин познакомился с Верой Николаевной в семье Бориса Зайцева, уже известного в ту пору писателя, с которым они дружили всю жизнь, особенно в годы эмиграции. У них начался красивый роман, типично московский - с театрами, концертами; Бунин много встречался в эту пору с писателями, вошел полноправно в московскую литературную среду, подружился с Куприным, Андреевым, Горьким, редакторами, издателями.

Из многих городов, по которым он бродяжничал, Бунин особенно любил Одессу (Бунин приехал в 1898 году). Море, корабли, порт - все действовало на него крайне возбуждающе. И сам город был хорош, да еще подружился там с людьми, которые надолго стали близкими: молодые одесские художники, литераторы, журналисты - Куровской, Федоров, Нилус группировались вокруг популярных "Одесских новостей" . Бунин тоже печатался, подрабатывал в этой газете, стал бывать в семье редактора, одесского грека Н. А. Цакни.

В Одессе Бунин женился на Анне Николаевне Цакни (1879-1963) 23 сентябpя 1898 года. Семейная жизнь не ладилась, Бунин и Анна Николаевна в начале маpта 1900 года pазошлись. Их сын Коля умеp 16 янваpя 1905 года.
 
 
Дом в котором родился писатель И. А. Бунин                                                                                              

Иван Алексеевич Бунин родился 10 октября 1870 года в старинной дворянской семье в Воронеже. Дом, где поэт и писатель прожил первые три года своей жизни, имеет достаточно любопытную историю. В середине XIX века здесь располагается усадьба поручика Бенардаки. В 1865 году усадьба продается губернской секретарше Германовской. У нее как раз и снимала квартиру семья Буниных, приехавшая в Воронеж в 1867 году, чтобы дать образование детям.

В 1872 году дом с усадьбой продается снова — жене отставного фельдшера А. С. Фетисовой. В том же году она переделывает его в двухэтажный дом. Как и многие здания в Воронеже, дом сильно пострадал во время Великой Отечественной войны.

И. А. Бунин не забывал родной город, в своих произведениях, автобиографических заметках и биографических записях часто вспоминал о Воронежском крае, хотя практически его не помнил. Он писал: «…Мне казалось, да и теперь иногда кажется, что я что-то помню из жизни в Воронеже, где я родился и существовал три года. Но всё это вольные выдумки, желание хоть что-нибудь найти в пустоте памяти о том времени».

Долгое время месторасположение дома, где обитали Бунины, не было известно. Заслуга обнаружения истинного месторасположения этого памятника русской культуры принадлежит воронежскому писателю Юрию Даниловичу Гончарову, написавшему книгу о предках Бунина. С 1990 года на фасаде здания находится мемориальная доска, посвященная писателю.

Адрес г. Воронеж, пр. Революции, 3

 

 
Дом-музей И. А. Бунина
В городе Ефремове Тульской области находится уникальное здание — единственный в своём роде сохранившийся мемориальный Дом-музей, в котором время от времени в начале XX века жил и работал великий русский писатель, лауреат Нобелевской премии Иван Алексеевич Бунин. Этот дом точно описан в «Чаше жизни».

Дом на ул. Тургенева принадлежал брату писателя Евгению Алексеевичу Бунину, который он купил в 1906 году. С 1974 года здание отнесено к объектам культурного наследия и является памятником истории и культуры федерального значения. В 1985 году в доме был открыт литературный отдел ефремовского краеведческого музея. С января 2001 года литературный отдел стал Домом-музеем И. А. Бунина. Экспозиция музея повествует о связях семьи Бунина, самого Ивана Алексеевича с городом Ефремовом, о ефремовских мотивах в творчестве писателя.

Адрес Тульская область, г. Ефремов, ул. Тургенева, д. 47
телефон(48741) 6-64-44
часы работыс 8-30 до 17-00, кр вс. и пн.
Сайт http://buninefr.ucoz.ru/
 
 
Дом-музей И. А. Бунина в Озёрках                                                                                                           

Центром вселенной для юного Ивана Бунина стала деревня Озерки (в 'Жизни Арсеньева' - Батурино), куда семья Буниных переселилась со смертью бабки (по матери). Окружающий мир был тут все тот же — поля, подходившие к порогу именья, просторное небо, колыханье хлебов, ласточки, крики перепелов. 'Жизнь для семьи тут стала более справной'. Старинный помещичий дом, хозяйство, сад, пруд. В последний раз в родные места Бунин приехал в 1917 году, когда большая беда уже тучей накрыла Россию. Полный тревожных предчувствий, наблюдая пожары в дворянских усадьбах, Бунин с особенным чувством вглядывался во все, что было дорого в этом подстепье.

На месте несохранившегося хутора Бутырки в 4 км от Озёрок, где в детские годы Бунин жил у бабушки, установлены крест и памятная стела.

Адрес Липецкая область, Становлянский район, с. Озерки
 
 
Памятник И. А. Бунину
Установлен 22 октября 2007 года в 137-ю годовщину со дня рождения писателя и поэта. Скульптор А. Н. Бурганов, архитектор В. В. Пасенко.

Памятник подарен столице ассоциацией «Бунинское наследие» и музеем «Бурганов-центр». Писатель представлен стоящим в полный рост, задумавшимся, через руку переброшен плащ. В его статной фигуре, спокойном жесте сложенных рук, гордо поднятой голове и проницательном взгляде подчеркнуты аристократизм и величие.

Адрес г. Москва, ул. Поварская, 17
 
 
Памятник гимназисту Ивану Бунину
Памятник «Гимназист Иван Бунин» был установлен на центральной аллее городского парка г. Ельца 25 октября 1995 года к 125-летию со дня рождения писателя. Авторы памятника: ельчанин, член Союза художников СССР и России, заслуженный работник культуры РФ, почетный член Петровской академии наук и искусств, лауреат Бунинской премии 2000 года, профессор, скульптор Н. А. Кравченко и профессор ЕГУ им. И. А. Бунина, член союза художников России, архитектор А. А. Шашин.

Высота фигуры 210 см, кованая медь. Лицо Бунина вдохновенно и задумчиво — оборвалась учеба в гимназии, юноша перед большой дорогой в жизнь. Так читается идея памятника — ясно и лаконично. Композиция производит сильное впечатление на зрителей любого возраста: как истинное произведение искусства. Все подолгу любуются им, а елецкая молодежь здесь назначает свиданья возлюбленным.

Фигура юного Бунина перекликается с известной скульптурой юного Пушкина, сидящего на скамье тоже в парке (скульптор Бах, XIX в.). Одна из преподавательниц ЕГПИ на открытии памятника восхищенно сказала автору: «Если бы вы за всю свою жизнь создали только один этот памятник, то вы все равно бы остались в памяти потомков!» А краевед В. Горлов оценил этот памятник как «шедевр, которому может позавидовать любой город».

Адрес г. Елец, городской парк.

 
                                              памятник Бунину в райцентре Становое                                                              

Памятник Бунину
В городе Ефремов, перед железнодорожным вокзалом, 22 октября 2010 г. к 140-летию писателя открыт памятник Бунину. Памятник представляет собой повторение статуи (на этот раз только по пояс), ранее установленной в Москве (скульп. А. Н. Бурганов).

Адрес Тульская область, г. Ефремов
 
 
Памятник Ивану Бунину
В 1995 году в Орле был поставлен памятник Ивану Алексеевичу Бунину. Автор — известный скульптор В. М. Клыков. Архитектор — Р. Семерджиев.

Адрес г. Орёл, Почтовый переулок
 
 
Литературно-мемориальный музей писателя И. А. Бунина                                                                      

Музей был открыт первым в России среди музеев, посвященных жизни и творчеству Ивана Бунина, в доме, где квартировал юный гимназист Бунин. Воссозданные интерьеры комнат со старинной мебелью, личные вещи писателя вызывают у посетителей интерес и переносят их в атмосферу конца XIX века.

Знаменитый русский писатель, лауреат Нобелевской премии провел свои детские и юношеские годы в родовых имениях Бутырки и Озерки, учился в городской гимназии.

В этом доме Бунин жил 3 года квартирантом у мещанки Ростовцевой будучи гимназистом, занимал одну комнату. Из личных вещей мало что осталось, но интерьер восстановили. Очень внимательный персонал.

Адрес г. Елец, ул. Горького, д. 16
телефон(47467) 2-43-29
часы работы с 9.00 до 17.00, выходные понедельник, вторник, последний день месяца
 
 
Музей И. А. Бунина
В 1992 году А. В. Дмитриев организовал частный музей Бунина в Липецке. В 2000 году на базе музея было создано «Общество им. И. А. Бунина», председателем Совета которого Александр Дмитриев являлся до последнего дня своей жизни.

С октября 1981 года Дмитриев — инициатор и организатор ежегодных Бунинских чтений в Ельце, создания в городе музея И. А. Бунина. С 1983 года он принимал участие в восстановлении усадьбы Буниных в деревне Озерки Становлянского района. С 1984 года Александр Владимирович жил в Липецке. В составе клуба добровольных реставраторов Дмитриев работал на многих памятниках истории и культуры области. С 1989 года Александр Владимирович — сотрудник областного краеведческого музея. В 1991 году в Липецке было создано отделение Международного фонда славянской письменности и культуры. Председателем его был избран А. В. Дмитриев.

Незадолго до смерти Александр Дмитриев передал музейные экспонаты своего частного музея, располагавшегося в доме на улице 9 мая, вход в который всегда был бесплатным, лицею № 1 Липецка. По словам его родных, содержать музей на свои средства ни сам Александр Дмитриев, ни его близкие, больше не могли.

Адрес г. Липецк, 8-го Марта улица, д. 2, корп. 13
телефон(4742) 43-09-37
 
 
Музей И. А. Бунина
Музей И. А. Бунина привлекает к себе прежде всего богатством подлинных экспонатов, раскрывающих долгий творческий путь лауреата Нобелевской премии. В экспозиции этого музея значительное место отведено показу творческой эволюции писателя, восприятию и оценке Буниным двух русских революций, периода жизни писателя в эмиграции во Франции. Кульминация смыслового и эмоционального восприятия музея — воссозданный интерьер парижского рабочего кабинета И. А. Бунина.

Адрес г. Орел, пер. Октябрьский (Георгиевский), д. 1
телефон(4862) 26-07-74
часы работы с 10.00 до 17.00, кроме пятницы
 
 
Памятник И. А. Бунину
Памятник И. А. Бунину (1870−1953) открыт 13 октября 1995 года в сквере, которому присвоено название «Бунинский». Так было отмечено 125-летие со дня рождения писателя, лауреата Нобелевской премии, появившегося на свет в Воронеже. Автор скульптуры — московский скульптор А. Н. Бурганов.

Спустя много лет Бунин возвратился в Воронеж запечатленным в бронзе, присел на поваленное дерево… По словам самого скульптора, писатель изображен во время расставания с Россией, переживает тревогу и одновременно надежду, а льнущая к ногам собака — символ уходящего дворянства, символ одиночества.

Бунин изображен в тяжелый для него час — час расставания с Россией. Поэт сидит на поваленном дереве, его поза символизирует тревогу и надежду. Рядом с ним на дереве лежит раскрытая книга. К ногам Бунина прижимается собака — символ навсегда уходящего дворянства, символизируя одиночество. Любопытно, что произведения Бунина очень богаты различными формами иносказания, символами. Символика встречается у писателя практически везде: и в названиях рассказов, и в ею сюжете, и в композиции, и в образной системе. Символика в бунинских рассказах является их неотъемлемой частью, становясь неким орудием в руках автора, помогает ему подчеркнуть свои мысли и вместе с тем создать свое особое, отличное от других писателей, настроение в рассказе.

Адрес г. Воронеж, перекресток ул. Плехановской и ул. Орджоникидзе.
  
 
БУНИН ВО ФРАНЦИИ
Бунин во Франции, зарисовки

Если выйти из станции метро "Ranelagh" на авеню Моцарт, подняться по ходу движения машин, повернуть налево на улицу Арно, то в двух шагах параллельно авеню Моцарт будет рю Оффенбах. По ней еще немного, лавируя между маленькими припаркованными автомобилями вдоль сплошной пятиэтажных домов. На номера можно не смотреть, надо искать мемориальную табличку. В этом квартале она одна. На ней можно прочесть: "В этом доме жил Иван Бунин, Нобелевский лауреат".

Это единственная мемориальная табличка, оставшаяся от всей первой волны русской эмиграции.

Бунин жил в Париже в доме N° 1 по улице Жака Оффенбаха. В этом доме Бунин прожил с 1922 по 1953 г.

Парижская квартира первого русского Нобелевского лауреата была небольшой, скромно обставленной и даже "неуютной", как об этом пишет Александр Бахрах в своей книге "Бунин в халате":

"...я стал "захаживать" к нему (Бунину) на дом, на эту самую неуютную и едва ли не умышленно неприглядную квартиру на улице Оффенбаха, в которой он и скончался 30 лет спустя".

Вместе с тем, как замечает тот же Бахрах, это быа первая собственная квартира писателя и его супруги Веры Николаевны Буниной :

"до приезда в Париж, - пишет Бахрах, - Бунины никогда собственного оседлого обиталища не имели. Они жили то в имениях родственников, то в семье Муромцевых, родителей Веры Николаевны, то в гостиницах, много путешествовали..."

Как известно, долгие периоды Бунин проводил на юге Франции в местечке Грасс, которое привлекало его своей южной прелестью (в Грассе, который часто называют "мировой столицей духов", находятся плантаци роз, используемых французской парфюмерной промышленностью, Музей духов). Ряд произведений, в том числе цикл рассказов "Темные аллеи", Бунин написал на своей вилле "Жанетта" ("Бельведер" до войны) в Грассе, притягивавшем его, по словам Бахраха, как "магнит" :

Мемориальная доска в Париже "...почти сразу после переселения во Францию Грасс стал для Бунина подлинным магнитом, к которому он неустанно тянулся, хотя в то же время завел маленькую квартирку в Париже (на ул. Оффенбаха), с грехом пополам обставив ее."

и далее :

"Все годы эмигрантского житья он (Бунин) колесил из Парижа в Грасс, из Грасса в Париж..."

В 1993 году на доме по ул. Оффенбаха в Париже, где жил Бунин была установлена мемориальная доска.
 
 

АФТОБИОГРАФИЯ БУНИНА
Автобиографическая заметка

Я родился 10 октября 1870 года. Отца моего звали Алексеем Николаевичем, мать — Людмилой Александровной (в девичестве Чубаровой).

О роде Буниных я кое-что знаю. Род этот дал замечательную женщину начала прошлого века, поэтессу А. П. Бунину, и поэта В. А. Жуковского (незаконного сына А. И. Бунина); в некотором родстве мы с братьями Киреевскими, Гротами, Юшковыми, Воейковыми, Булгаковыми, Соймоновыми; о начале нашем в «Гербовнике дворянских родов» сказано, между прочим, следующее: «Род Буниных происходит от Симеона Бунковского, мужа знатного, выехавшего в XV в. из Польши к великому князю Василию Васильевичу.

Правнук его Александр Лаврентьев сын Бунин Служил по Владимиру и убит под Казанью. Стольник Козьма Леонтьев Бунин жалован за службу и храбрость на поместья грамотой. Равным образом и другие многие Бунины служили воеводами и в иных чинах владели деревнями. Все сие доказывается бумагами Воронежского дворянского депутатского собрания о внесении рода Буниных в родословную книгу в VI часть, в число древнего дворянства…».

Род (тоже древнедворянский) Чубаровых мне почти неведом. Знаю только, что Чубаровы — дворяне Костромской, Московской, Орловской и Тамбовской губерний и что были у деда и у отца матери имения в Орловском и Трубчевском уездах. Да и сами Чубаровы знали о себе, вероятно, не больше: с полным пренебрежением к сохранению свидетельств о родовых связях жили наши дворяне. Я же чуть не с отрочества был «вольнодумец», вполне равнодушный не только к своей голубой крови, но и к полной утрате всего того, что было связано с нею: исключительно поэтическими были мои юношеские, да и позднейшие «дворянские элегии», которых, кстати сказать, у меня гораздо меньше, чем видели некоторые мои критики, часто находившие черты личной жизни и личных чувств даже в тех моих писаниях, где почти и следа нет их, и вообще многое навязавшие мне.

Прадед мой по отцу был богат. У деда была земля в Орловской губернии (в Елецком уезде), в Тамбовской и Воронежской, но, кажется, понемногу. Деда братья его обделили. Он был не совсем нормальный, «тронувшийся» человек. Наследство осталось от него не бог весть какое, отец же и того не пощадил. Беспечен и расточителен он был необыкновенно. А Крымская кампания, в которой он участвовал «охотником», как тогда выражались, и переезд в семидесятом году в Воронеж для воспитания детей, моих старших братьев Юлия и Евгения, способствовали нашему разорению особенно. В Воронеже-то и родился я. Там пошли первые три года моей жизни. (Очень слабо, но все-таки помню кое-что из того времени). Но расти в городе мне не пришлось. Страсть к клубу, к вину и картам заставила отца через три с половиной года возвратиться в Елецкий уезд, где он поселился на своем хуторе Бутырки. Тут, в глубочайшей полевой тишине, летом среди хлебов, и прошло все мое детство, полное поэзии печальной и своеобразной.

Отец, человек необыкновенно сильный и здоровый физически, был до самого конца своей долгой жизни и духом почти столь же здоров и бодр. Уныние овладевало им в самых тяжелых положениях на минуту, гнев — он был очень вспыльчив — и того меньше. До тридцати лет, до похода в Крым, он не знал вкуса вина. Затем стал пить и пил временами ужасно, хотя не имел, кажется, ни одной типической черты алкоголика, совсем не пил иногда по нескольку лет (я рожден как раз в один из таких светлых промежутков) и не соединял с этой страстью никаких других дурных страстей. Учился он недолго (в Орловской гимназии), ученья терпеть не мог, но читал все, что попадало под руку, с большой охотой. Ум его, живой и образный, — он и говорил всегда удивительно энергическим и картинным языком, — не переносил логики, характер — порывистый, решительный, открытый и великодушный — преград. Все его существо было столь естественно и наивно пропитано ощущением своего барского происхождения, что я не представляю себе круга, в котором он смутился бы. Но даже его крепостные говорили, что «во всем свете нет проще и добрей» его. То, что было у матери, он тоже прожил, частью раздарил, ибо у него была какая-то неутолимая жажда раздавать. Постоянная охота, постоянная жизнь на воздухе помогли тому, что этот хороший, интересный и по натуре даровитый человек умер восьмидесяти лет легко и спокойно.

Мать ни в чем не походила на него, кроме разве доброты и здоровья, в силу которого она прожила тоже долго, несмотря на все горести своей жизни, на астму, изнурявшую ее в течение последних двадцати лет, и на тяжкий пост, который она, по своей горячей религиозности, возложила на себя и с редкой стойкостью переносила лет двадцать пять, вплоть до самой кончины. Отец ее тоже пил, но по-иному, культурнее, если можно так выразиться; послужив в военной службе, побывав за границей, пожив в Варшаве, он вообще выделялся среди помещиков, и воспитана была Людмила Александровна тоньше, чем Алексей Николаевич. Характер у нее был нежный, — что не исключало большой твердости при некоторых обстоятельствах, — самоотверженный, склонный к грустным предчувствиям, к слезам и печали. Преданность ее семье, детям, которых у нее было девять человек и из которых она пятерых потеряла, была изумительна, разлука с ними — невыносима. В пору же моего детства мои братья были вдали от нее, отец все отлучался в тамбовское имение, пропадал на охоте, жил не по средствам, и, значит, немало было и существенных поводов для ее слез.

Неизменная бодрость отца и вообще некоторые его черты стали действовать на меня, в противовес ее влиянию, и сказываться во мне наследственно лишь позднее. Редко, повторяю, и бывал он с нами. А «дворня» наша невелика была, с соседями и с родственниками мы в ту пору виделись мало, сверстников я не имел, — сестра Маша была еще совсем ребенок, — игрушек, развлечений и склонности к ним — тоже, впечатлителен был чрезвычайно. Все, помню, действовало на меня — новое лицо, какое-нибудь событие, песня в поле, рассказ странника, таинственные лощины за хутором, легенда о каком-то беглом солдате, едва живом от страха и голода и скрывавшемся в наших хлебах, ворон, все прилетавший к нам на ограду и поразивший мое воображение особенно тем, что жил он, как сказала мне мать, еще, может, при Иване Грозном, предвечернее солнце в тех комнатах, что глядели за вишневый сад на запад… Мать и дворовые любили рассказывать, — от них я много наслушался и песен, и рассказов, слышал, между прочим, «Аленький цветочек», «О трех старцах», — то, что потом читал, им же я обязан и первыми познаниями в языке, — нашем богатейшем языке, в котором, благодаря географическим и историческим условиям, слилось и претворилось столько наречий и говоров чуть не со всех концов Руси.

Лет с семи началась для меня жизнь, тесно связанная в моих воспоминаниях с полем, с мужицкими избами, а потом и с ними, и с моим воспитателем. Чуть не все свободное от учения время я, вплоть до поступления в гимназию, да и приезжая из гимназии на каникулы, провел в ближайших от Бутырок деревушках, у наших бывших крепостных и у однодворцев. Явились друзья, и порой я по целым дням стерег с ними в поле скотину… А воспитателем моим был престранный человек — сын предводителя дворянства, учившийся в Лазаревском институте восточных языков, одно время бывший преподавателем в Осташкове, Тамбове и Кирсанове, но затем спившийся, порвавший все связи родственные и общественные и превратившийся в скитальца по деревням и усадьбам. Он неожиданно привязался ко всем нам, а ко мне особенно, и этой привязанностью и своими бесконечными рассказами, — он немало нагляделся, бродя по свету, и был довольно начитан, владея тремя языками, — вызвал и во мне горячую любовь к себе. Он мгновенно выучил меня читать (по «Одиссее» Гомера), распалял мое воображение, рассказывая то о медвежьих осташковских лесах, то о Дон-Кихоте, — и я положительно бредил рыцарством! — поминутно будил мою мысль своими оригинальными, порой даже не совсем понятными мне разговорами о жизни, о людях. Он играл на скрипке, рисовал акварелью, а с ним вместе иногда по целым дням не разгибался и я, до тошноты насасываясь с кисточки водой, смешанной с красками, и на всю жизнь запомнил то несказанное счастье, которое принес мне первый коробок этих красок: на мечте стать художником, на разглядывании неба, земли, освещения у меня было довольно долгое помешательство. Он писал стихи, — сатирические вирши на злобы дня, — и вот написал стихотворение и я, но совсем не злободневное, а о каких-то духах в горной долине, в лунную полночь. Мне было тогда лет восемь, но я до сих пор так ясно помню эту долину, точно вчера видел ее наяву. Вообще я много представлял себе тогда чрезвычайно живо и точно.

Учил меня мой воспитатель, однако, очень плохо, чему попало и как попало. Из языков он больше всего налегал почему-то на латынь, и немало тяжких дней провел я в зубрежке латинской грамматики.

Года за два до поступления в гимназию (поступил я туда на одиннадцатом году) я испытал еще одну страсть — к житиям святых, и начал поститься, молиться… Страсть эта, вначале сладостная, превратилась затем, благодаря смерти моей маленькой сестры Нади, в мучительную тоску, длившуюся целую зиму, в постоянную мысль о том, что за гробом. Излечила меня, помню, весна. Отзвуком этого осталось то упоение, с каким отдавался я иногда печали всенощных бдений в елецких церквах, куда водило нас, гимназистов, наше начальство, хотя вообще церковных служб я не любил. (Теперь люблю

— в древних русских церквах и иноверческие, то есть католические, мусульманские, буддийские, — хотя никакой ортодоксальной веры не держусь).

Гимназия и жизнь в Ельце оставили мне впечатления далеко не радостные, — известно, что такое русская, да еще уездная гимназия, и что такое уездный русский город! Резок был и переход от совершенно свободной жизни, от забот матери к жизни в городе, к нелепым строгостям в гимназии и к тяжелому быту тех мещанских и купеческих домов, где мне пришлось жить нахлебником. Учился я сперва хорошо, воспринимал почти все легко, потом хуже: новая жизнь сделала то, что я стал хворать, таять, стал чрезмерно нервен, да еще на беду влюбился, а влюбленность моя в ту пору, как, впрочем, и позднее, в молодости, была хотя и чужда нечистых помыслов, но восторженная. Дело кончилось тем, что я вышел из гимназии.

Читал я в детстве мало и не скажу, чтобы уж так жаждал книг, но, вероятно, прочитал почти все, что было у нас в доме и что еще не пошло на цигарки тем приживальщикам, прежним слугам-друзьям отца, что иногда гостили у нас, и до сих пор еще помню, как читал я «Английских поэтов» Гербеля, «Робинзона», затасканный том «Живописного обозрения», кажется, за 1878 год, чью-то книгу с картинками под заглавием «Земля и люди» <… > Суть того чувства, что вызывали во мне эти книги, и до сих пор жива во мне, но ее трудно выразить. Главное заключалось в том, что я видел то, что читал, — впоследствии даже слишком остро, — и это давало какое-то особое наслаждение.

В гимназии многое из того, что обычно читается в такие годы, мне совсем не нравилось. (Из того, что произвело на меня в первые гимназические годы особенно поэтическое и восторженное впечатление, вспоминается сейчас «Колокол» Андерсена). И стихов в гимназии я почти не писал, хотя до чужих был жаден и отличался способностью запоминать наизусть чуть не целую страницу даже гекзаметра, только раз пробежав ее. (Память у меня вообще хорошая, — то, что интересует, запоминаю крепко,

— но насилия не терпит: убедился в этом еще в ранней молодости, когда, по гоголевской манере, пытался упражняться в наблюдательности.)

Зато необыкновенно много исписал я бумаги и прочел за те четыре года, что прожил после гимназии в елецкой деревне Озерках, в имении, перешедшем к нам от умершей бабки Чубаровой. Дома я снова быстро окреп, сразу возмужал, развился, исполнился радостного ощущения все растущей молодости и сил. Тут как раз на целых три года выслали к нам брата Юлия, уже кончившего университет и пробывшего год в тюрьме по политическим делам, и он прошел со мной весь гимназический курс, занимался со мной языками, читал мне начатки психологии, философии, общественных и естественных наук; кроме того, мы без конца вели с ним разговоры о литературе. И помню, что в ту пору мне все казалось очаровательно: и люди, и природа, и старинный с цветными окнами дом бабки, и соседние усадьбы, и охота, и книги, один вид которых давал мне почти физическое наслаждение, и каждый цвет, каждый запах…

Писал я в отрочестве сперва легко, так как подражал то одному, то другому, — больше всего Лермонтову, отчасти Пушкину, которому подражал даже в почерке, потом, в силу потребности высказать уже кое-что свое, — чаще всего любовное, — труднее. Читал я тогда что попало: и старые и новые журналы, и Лермонтова, и Жуковского, и Шиллера, и Веневитинова, и Тургенева, и Маколея, и Шекспира, и Белинского<… > Потом пришла настоящая любовь к Пушкину, но наряду с этим увлечение, хотя и недолгое, Надсоном, чему, впрочем, много способствовала его смерть. Вообще о писателях я с детства, да и впоследствии довольно долго, мыслил как о существах высшего порядка. (Помню, как поразил меня рассказ моего воспитателя о Гоголе, — он однажды видел его, — вскоре после того, как я впервые прочел «Страшную месть», самый ритм которой всегда волновал меня необыкновенно.) Самому мне, кажется, и в голову не приходило быть меньше Пушкина, Лермонтова, — благо лермонтовское Кропотово было в двадцати пяти верстах от нас, да и вообще чуть не все писатели родились поблизости, — и не от самомнения, а просто в силу какого-то ощущения, что иначе и быть не может. Но это не исключало страстного интереса вообще к писателям, даже к таким, каким был, например, некто Назаров. Озерский кабатчик как-то сказал мне, что в Ельце появился «автор». И я тотчас же поехал в Елец и с восторгом познакомился в базарном трактире с этим Назаровым, самоучкой-стихотворцем из мещан. Из новых писателей мне очень нравился тогда Гаршин (самоубийство которого ужасно поразило меня). Нравился и Эртель, хоть я и тогда чувствовал его литературность, непростоту, копировку Тургенева, даже эту неприятную изысканность знаков препинания, обилие многоточий. В Чехове (его юмористических рассказов я тогда не знал) тоже кое-что задевало меня — то, что он писал бегло, жидко…

В апреле 1887 года я отправил в петербургский еженедельный журнал «Родина» стихотворение, которое и появилось в одном из майских номеров. Утра, когда я шел с этим номером с почты в Озерки, рвал по лесам росистые ландыши и поминутно перечитывал свое произведение, никогда не забуду. Писал и читал я в то лето особенно много, а чтобы ничто не мешало мне в этом и с целью «наблюдения таинственной ночной жизни», месяца на два прекратил ночной сон, спал только днем.

В сентябре 1888 года мои стихи появились в «Книжках Недели» (издаваемой П. А. Гайдебуровым), где часто печатались вещи Щедрина, Глеба Успенского, Л. Толстого, Полонского. Гайдебуров отнесся ко мне крайне внимательно и запретил сотрудничать в других изданиях, — взял меня под свое исключительное руководство.

Между тем благосостояние наше, по милости отца, снова ухудшалось. Брат Юлий переселился в Харьков. Весной 1889 года отправился туда и я и попал в кружки самых завзятых «радикалов», как выражались тогда, а пожив в Харькове, побывал и в Крыму, о котором у меня еще в детстве составилось самое поэтическое представление, благодаря рассказам отца, и нашел, что ходить верст по сорок в сутки, загорать от солнца и от морского ветра и быть очень легким от голода и молодости — превосходно. С осени стал работать при «Орловском вестнике», то бросая работу и уезжая в Озерки или Харьков, то опять возвращаясь к ней, и был всем, чем придется, — и корректором, и передовиком, и театральным критиком, что, к счастью, совсем не приставало ко мне. Тут опять сразила меня, к великому моему несчастью, долгая любовь.

К более нормальной жизни, к более правильной работе литературной и образовательной я возвратился только через два года, переселившись в Полтаву, где брат Юлий заведовал статистическим бюро губернского земства. В Полтаве я был библиотекарем земской управы, затем тоже статистиком, много корреспондировал в газеты о земских делах; усердно учился, писал, ездил и ходил по Малороссии, — служба у меня была легкая и свободная, — затем, увлеченный толстовской проповедью, стал навещать «братьев», живших под Полтавой и в Сумском уезде, прилаживаться к бондарному ремеслу, торговать изданиями «Посредника». Но сам же Толстой, к которому я ездил с А. А. Волкенштейном, и созерцание которого произвело на меня истинно потрясающее впечатление, и отклонил меня опрощаться до конца. (Как к художнику я относился к нему и тогда уже с не меньшим восторгом. Но к этому времени относится и мое увлечение Флобером, а наряду с этим — «Словом о полку Игореве», малорусскими «думами», — теми, что наиболее величавы и торжественны, — некоторыми вещами Мицкевича, особенно его крымскими сонетами, балладами, страницами из «Пана Тадеуша»: ради Мицкевича я даже учился по-польски.)

За работой при «Орловском вестнике» я писал урывками, печатаясь в «Северном вестнике», «Наблюдателе» и иллюстрированных журналах, и издал первую книжку стихов, чисто юношеских, не в меру интимных. Первая рецензия на нее появилась в «Артисте» и заключала в себе странный упрек в подражании Фету и совет заняться лучше прозой. Остальные отзывы были весьма сочувственны. В Полтаве я впервые приступил более или менее серьезно к беллетристике, и первый же рассказ (без заглавия) послал в «Русское богатство», руководимое тогда Кривенко и Михайловским. Михайловский написал, что из меня выйдет «большой писатель», и рассказ под чьим-то заглавием — «Деревенский эскиз» — был напечатан в апреле 1894 года. В то же время редкое участие принял во мне А. М. Жемчужников, вступивший со мной в переписку и проводивший меня в «Вестник Европы»: сам Сталюкевич был чересчур строг и порой несправедлив. (Вот пустяк, но характерный. Было у меня стихотворение: «Ржи наливают в цвету». Сталюкевич изумился: «Кого наливают?» — и написал «наливаются». Жемчужников горячо вступился за меня.)

В январе 1895 года, бросив службу, я впервые попал в Петербург, видел некоторых писателей, Михайловского, Кривенко, который отнесся ко мне с истинно отеческой нежностью. В этом же году я познакомился в Москве с Чеховым, с Бальмонтом, с Эртелем, с Брюсовым, тогда еще студентом. Позднее я мельком видал Коневского и Добролюбова. Они произвели на меня впечатление больших мальчиков с полным сумбуром в голове и в душе, благодаря и болезненности своей и кое-чему прочитанному. Видал я и некоего поэта, славившегося тогда по Москве своей книжкой, посвященной «самому себе и египетской царице Клеопатре», и тем, что он ходил, как говорили, в папахе, в бурке, в нижнем белье, привязывал себе к пальцам когти и производил перевороты в стихотворной форме. Он, впрочем, раньше других бросил все эти «дерзания» и «переоценки ценностей» и, увы, не попал в историю «новой русской литературы», хотя именно ему долго приписывали многие все эти «закрой свои бледные ноги» и т. п.

В октябре 1895 года в «Новом слове», которое редактировал Кривенко, разошедшийся с «Русским богатством», а издавала О. Н. Попова, появился мой рассказ «На край света», встреченный очень хорошо (особенно Скабичевским, слову которого придавали тогда большой вес). Следующей осенью я с удовольствием согласился на предложение Поповой издать свои рассказы. Вышли они в свет (в январе 1897 г.) среди почти единодушных похвал. Но тут я внезапно надолго исчез из Петербурга, да не только исчез, а и замолчал на несколько лет. Два года затем я жил особенно скитальчески и разнообразно, — то в Орловской губернии, то в Малороссии, снова был в Крыму, бывал в Москве, все чаще встречался и со старыми и с молодыми писателями, посещал «Посредник», куда захаживал Толстой… Сам чуя свой рост и в силу многих душевных переломов, уничтожал я тогда то немногое, что писал прозой, беспощадно; из стихов кое-что (то, что было менее интимно, преимущественно картины природы) печатал; довольно много переводил — чужое было легче передавать.

С той поры собственно и начинается моя более или менее зрелая жизнь, сложная и внутренне и внешне и столь еще близкая мне, что говорить о ней подробно — задача долгая и трудная. Поэтому кончу эти беглые заметки еще более бегло.

В 1898 году я женился на А. Н. Цакни, гречанке, дочери известного революционера и эмигранта Н. П. Цакни. Женившись, года два прожил в Одессе (где сблизился с кружком южно-русских художников). Затем разошелся с женой и установил в своих скитаниях, уже не мешавших мне работать в известной мере правильно, некоторый порядок; зимой столицы и деревня, иногда поездка за границу, весной юг России, летом преимущественно деревня. За это время я был, между прочим, ближайшим участником известного литературного кружка «Среда», душой которого был Н. Д. Телешов, а постоянными посетителями — Горький, Андреев, Куприн и т. д. Революция, прокатившаяся над всеми нами, надолго рассеяла этот кружок. С 1907 года жизнь со мной делит В. Н. Муромцева. С этих пор жажда странствовать и работать овладела мною с особенной силой. За последние восемь лет я написал две трети всего изданного мною. Видел же за эти годы особенно много. Неизменно проводя лето в деревне, мы почти все остальное время отдали чужим краям. Я не раз бывал в Турции, по берегам Малой Азии, в Греции, Египте, вплоть до Нубии, странствовал по Сирии, Палестине, был в Оране, Алжире, Константине, Тунисе и на окраинах Сахары, плавал на Цейлон, изъездил почти всю Европу, особенно Сицилию и Италию (где три последних зимы мы провели на Капри), был в некоторых городах Румынии, Сербии — и, говоря словами Боратынского, отовсюду — «к вам приходил, родные степи, моя начальная любовь» — и снова «по свету бродил и наблюдал людское племя…»

Что же до литературной моей деятельности за эти годы, то ход и развитие ее известны. В конце 1898 года вышел мой перевод «Песни о Гайавате», давший повод некоторым моим критикам, при их обычной поспешности суждений и любви (или необходимости), повторять друг друга, записать меня в число идилликов и каких-то «созерцателей». В 1900 году издал первую книгу моих стихов «Скорпион», с которым я, однако, не возымев никакой охоты играть с моими новыми сотоварищами в аргонавтов и демонов, в магов и нести высокопарный вздор, хотя некоторые критики уже заговорили было о моем «увлечении декадентами» и усердно цитировали мой сонет «В Альпах», мысль которого, в сущности, была совсем не нова, — подобно мысли того самого сонета Пушкина, где сказано: «услышишь шум глупца», — меж тем как другие одобряли меня за то, что я держусь каких-то «заветов», «традиций», хотя любить талант, самостоятельность, ум, вкус вовсе не значит держаться каких-то традиций. В 1902 году «Знание», ближайшим сотрудником которого я был после этого почти все время его деятельного существования, издало первый том моих сочинений. Какие книги следовали за этими тремя, говорить нет нужды. Известно также, что от Академии наук я получал Пушкинские премии, что в 1909 году я был избран ею в число почетных академиков, в 1912 году — почетным членом Общества любителей российской словесности, коего я состою теперь временным председателем, и т. д. Добавлю еще, что в текущем году книгоиздательство Маркса выпускает приложением к «Ниве» редактированное мною собрание моих сочинений, куда входит все, что я считаю более или менее достойное печати.

В общем, жизненный путь мой был довольно необычен, и о нем и вообще обо мне долго существовало довольно превратное представление. Взять хотя бы первое десятилетие моей литературной деятельности: большинство тех, что писали о моих первых книгах, не только спешили уложить меня на какую-нибудь полочку, не только старались раз навсегда установить размеры моего дарования, не замечая, что им самим уже приходилось менять свои приговоры, но характеризовали и мою натуру.

И выходило так, что нет писателя более тишайшего («певец осени, грусти, дворянских гнезд» и т. п.) и человека, более определившегося и умиротворенного, чем я. А между тем человек-то был я как раз не тишайший и очень далекий от какой бы то ни было определенности: напротив, во мне было самое резкое смешение и печали, и радости, и личных чувств, и страстного интереса к жизни, и вообще стократ сложнее и острее жил я, чем это выразилось в том немногом, что я печатал тогда. Бросив через некоторое время прежние клички, некоторые из писавших обо мне обратились, как я уже говорил, к диаметрально противоположным — сперва «декадент», потом «парнасец», «холодный мастер», — в то время как прочие все еще твердили: «певец осени, изящное дарование, прекрасный русский язык, любовь к природе, любовь к человеку… есть что-то тургеневское, есть что-то чеховское» (хотя решительно ничего чеховского у меня никогда не было). Впрочем, в литературе стоял тогда невероятный шум.

А второе десятилетие моей литературной деятельности еще у всех в памяти. Тут отношение ко мне, как известно, изменилось, во внимании ко мне за это время недостатка не было. Отмечу только один факт, уже не раз, к сожалению, повторявшийся в русской литературе, — то, как некоторые отнеслись к моей «Деревне» и «Ночному разговору», к «Суходолу». На первых порах чего только, наряду с похвалами моему художеству, не наслушался я! Иные унижались даже до того, что говорили, что я был просто испуган революцией, как помещик (каковым на самом деле я отроду не был), корили меня моим происхождением, — точно я был первый и единственный «дворянин» в русской литературе, — уверяли, что я для деревни только «пришлый интеллигент», приплетали некстати мои «поездки в Индию», хотя поездки эти могли принести мне, конечно, только пользу, ибо справедливо сказал Шекспир, что «недалеко ушла от глупости домоседная мудрость». По шаблону, в угоду традициям и благодаря круглому незнанию жизни, некоторые неизменно прибавляли, говоря о моих произведениях, касавшихся русского народа: «А все-таки это не так», — и, никогда не приводя никаких доказательств, отделывались фразами о «искрах божьих», «отрадными» частностями, ссылками на Достоевского, Тютчева или Глеба Успенского и Чехова, хотя этих «искр» я никогда не отрицал, хотя не о частностях, а об общем, типическом говорил я, хотя Достоевский и Тютчев для меня ничуть не обязательны, хотя Успенского тоже упрекали в «хмуром и желчном пессимизме» и «полном незнании народа», хотя, укоряя меня Чеховым, почти слово в слово повторяли то самое, что говорили Чехову, укоряя его предшественниками его. Все это, конечно, в порядке вещей. Судьба «Горя от ума» всем известна. О «Мертвых душах» и о «Ревизоре» в один голос кричали: «Это клевета, это невозможность». Гончарову, по свидетельству А. Ф. Кони, «пришлось выслушать, что он совершенно не понимает и не знает русского народа». «Преступление и наказание» Достоевского называли (и не где-нибудь, а в «Современнике») «клеветой на молодое поколение», «дребеденью», «позорным измышлением», «произведением самым жалким»… А ведь теперь дела стали еще хуже: литература наша изовралась невероятно, критика пала донельзя, провал между народом и городом образовался огромный, о дворянах теперь городской интеллигент знает уже только по книжкам, о мужиках — по извозчикам и дворникам, о солдатах — только одно: «так что, ваше благородие», говорить с народом он не умеет, изобразители сусальной Руси, сидя за старыми книжками и сочиняя какой-то никогда не бывалый, утрированно-русский и потому необыкновенно противный и неудобочитаемый язык, врут ему не судом, вкусы его все понижаются… Но все же не раз думал я: доколе же так вот и будет писаться история? Не ужасно ли, что, покричав: «Это клевета, это невозможность», — мы всегда тем скорее успокаивались, что не проходило и нескольких лет, как то, что называлось «невозможностью», признавалось «классическим» и поступало уже в полное ведение учителей словесности?

За всем тем на критику серьезную жаловаться я и тогда не мог.

   
СЕМЬЯ БУНИНА
Свою собственную биографию Бунин почти всегда и неизменно (автобиографии писаны им в разное время для разных издателей) начинает цитатой из "Гербовника дворянских родов": "Род Буниных происходит от Симеона Бутковского, мужа знатного, выехавшего в ХV в. из Польши к Великому Князю Василию Васильевичу. Правнук его Александр Лаврентьев сын Бунин служил по Владимиру и убит под Казанью. Все сие доказывается бумагами Воронежского Дворянского Депутатского Собрания о внесении рода Буниных в родословную книгу в VI часть, в число древнего дворянства" (цитируется по книге В.Н. Муромцевой-Буниной "Жизнь Бунина. Беседы с памятью").

"Рождение ни как не есть мое начало. Мое начало и в той непостижимой для меня тьме, в которой я был от зачатия до рождения, и в моем отце, в матери, в дедах, прадедах, пращурах, ибо ведь они тоже я, только в несколько иной форме: Не раз чувствовал я себя не только прежним собою, - ребенком, отроком, юношей, - но и своим отцом, дедом, пращуром; в свой срок кто-то должен и будет чувствовать себя - мною" (И. А. Бунин). 
 
Отец, Алексей Николаевич Бунин

Отец, Алексей Николаевич, помещик Орловской и Тульской губернии был вспыльчивый, азартный, более всего любящий охоту и пение под гитару старинных романсов. В конце концов он, из-за пристрастия к вину и картам, растратил не только собственное наследство, но и состояние жены. Отец был на войне, волонтером, в крымской кампании, любил прихвастнуть знакомством с самим графом Толстым, тоже севастопольцем.

Но несмотря на эти пороки, его все очень любили за веселый нрав, щедрость, художественную одаренность. В его доме никогда никого не наказывали. Ваня рос, окруженный лаской и любовью. Мать проводила с ним все время и очень его баловала. 
 
Мать, Людмила Александровна Бунина 
урожденная Чубарова (1835-1910)

Мать Ивана Бунина была полной противоположностью мужу: кроткой, нежной и чувствительной натурой, воспитанной на лирике Пушкина и Жуковского и занималась, в первую очередь, воспитанием детей...

Вера Николаевна Муромцева, жена Бунина, вспоминает: "Мать его, Людмила Александровна, всегда говорила мне, что "Ваня с самого рождения отличался от остальных детей", что она всегда знала, что он будет "особенный", "ни у кого нет такой тонкой души, как у него": "В Воронеже он, моложе двух лет, ходил в соседний магазин за конфеткой. Его крестный, генерал Сипягин, уверял, что он будет большим человеком... генералом!" 
 
Брат Юлий (1860-1921)

Старший брат Бунина - Юлий Алексеевич оказал большое влияние на формирование писателя. Он был для брата как бы домашним учителем. Иван Алексеевич писал о брате: "Он прошел со мной весь гимназический курс, занимался со мной языками, читал мне начатки психологии, философии, общественных и естественных наук; кроме того, мы без конца вели с ним разговоры о литературе".

Юлий поступил в университет, кончил курс, затем перешел еще на юридический, закончил гимназию с отличием. Ему прочили научную карьеру, но он увлекся другим: без конца читал Чернышевского и Добролюбова, сошелся с молодой оппозицией, вступил в революционно-демократическое движение, "ушел в народ" . Был арестован, отсидел некоторый срок, затем сослан в родные места. 

 

Сестры Маша и Саша и брат Евгений (1858-1932)

...Когда Ване было лет семь-восемь, на Рождество приехал из Москвы Юлий, уже окончивший математический факультет и учившийся на юридическом. Были приглашены гости, Алексей Николаевич пел под гитару, острил, всем было весело. Но в конце святок заболела Саша, младшая девочка, любимица всего дома. Спасти ее не удалось. Это так потрясло Ваню, что уже никогда у него не проходило жуткое изумление перед смертью. Вот как он сам записал об этом: "В тот февральский вечер, когда умерла Саша и я бежал по снежному двору в людскую сказать об этом, я на бегу все глядел в темное облачное небо, думая, что ее маленькая душа летит теперь туда. Во всем моем существе был какой-то остановившийся ужас, чувство внезапного совершившегося великого, непостижимого события". У Буниных еще было 2 дочки и 3 сына умерших в младенчестве.

С Машей Ваня тоже дружил, она была очень горячей, веселой девочкой, но тоже вспыльчивой, больше всех походила характером на отца, но была не в пример ему нервна, заносчива и, как и он, очень отходчива; и если они с братом ссорились, то ненадолго. Немного ревновала его к матери. "Любимчик!" - иронически называла его во время ссор" (В.Н. Муромцева).

Cредний брат Евгений, человек мягкий, "домашний" , без особых талантов, был отправлен отцом в военное училище и оставался вначале в Петербурге в полку. 
 
 

Варвара Владимировна Пащенко (1870-1918)

В pедакции "Орловского вестника" Бунин познакомился с Ваpваpой Владимиpовной Пащенко, дочеpью елецкого вpача, pаботавшей коppектоpом. Его стpастная любовь к ней вpеменами омpачалась ссоpами. В 1891 году она вышла замуж , но бpак их не был узаконен, жили они не венчаясь, отец и мать не хотели выдавать дочь за нищего поэта. Юношеский pоман Бунина составил сюжетную основу пятой книги "Жизни Аpсеньева", выходившей отдельно под названием "Лика".

Многие пpедставляют себе Бунина сухим и холодным. В. Н. Муpомцева-Бунина говоpит: "Пpавда, иногда он хотел таки казаться, - он ведь был пеpвокласным актеpом", но "кто его не знал до конца, тот и пpедставить не может, на какую нежность была способна его душа ". Он был из тех, кто не пеpед каждым pаскpывался. Он отличался большой стpанностью своей натуpы. Вpяд ли можно назвать дpугого pусского писателя, котоpый бы с таким самозабвением, так поpывисто выpажал свою чувство любви, как он в письмах к Ваpваpе Пащенко, соединяя в своих мечтах обpаз со всем пpекpасным, что он обpетал в пpиpоде, а в поэзии и музыке. Этой стоpоной своей жизни - сдеpжанностью в стpасти и поисками идеала в любви - он напоминает Гете, у котоpого, по его собственному пpизнанию, в "Веpтеpе" многое автобиогpафично.
 
Анна Цакни в год замужества с И.А. Буниным. 1898 г.
Анна Николаевна Цакни (1879-1963)

Сын И.А. Бунина Николай Анна была дочерью одесского грека, издателя и редактора "Южного обозрения" Николая Цакни. Грек приметил Бунина и его молодых друзей - литераторов и журналистов Федорова, Куровского, Нилуса. Ему сразу же приглянулась Анна, высокая, пышноволосая, с темными глазами. Он почувствовал, что снова влюблен, но все раздумывал и приглядывался.

Анна принимала его ухаживания, гуляла с ним по приморским бульварам, пила белое вино, заедая кефалью, и никак не могла понять, чего он медлит. Он решился внезапно и в один из вечеров сделал предложение. Венчание назначили на 23 сентября 1898 года.

В августе 1900-го Аня родила сына. Но Коленька не прожил и пяти лет, скончавшись в январе 1905 года от менингита. Горе Бунина было безмерно, он не расставался с фотографией ребенка во всех своих странствованиях. Анна после смерти сына замкнулась, ушла в себя, не хотела жить. Через годы пришла в себя, но замуж второй раз не вышла. Но все это время не хотела давать ему развод. Даже тогда, когда он связал свою жизнь с Верой...
 
Вера Николаевна Муромцева (1881-1961)

Вера Муромцева родилась в 1881 году и принадлежала к дврянской профессорской старой московской семье, которая жила в уютном особняке на Большой Никитской.

Спокойна, рассудительна, умна, прекрасно воспитана, знала четыре языка, неплохо владела пером, занималась переводами... Вера Николаевна никогда не хотела связывать свою жизнь с писателем, потому что наслушалась разговоров о распутной жизни людей искусства. Ей же всегда казалось, что жизни мало и для одной любви. Тем не менее, именно ей довелось стать терпеливой <тенью> знаменитого писателя, лауреата Нобелевской премии. И хотя фактически Вера Николаевна стала "госпожой Буниной" уже в 1906 году, официально зарегистрировать свой брак они смогли лишь в июле 1922 года во Франции. Муромцева, обладая незаурядными литературными способностями, оставила замечательные литературные воспоминания о своём муже ("Жизнь Бунина", "Беседы с памятью").

 
Галина Николаевна Кузнецова (1900 - ?)

Они познакомились в конце двадцатых в Париже. Иван Алексеевич Бунин, 56-летний знаменитый писатель, и Галина Кузнецова, никому не известная начинающая писательница, которой не исполнилось и тридцати. Все вполне могло бы обойтись тривиальной любовной интрижкой по меркам бульварного романа. Однако этого не произошло. Обоих захватило настоящее серьезное чувство.

Галина без оглядки отдалась нахлынувшему чувству, она немедленно бросила мужа и стала снимать квартиру в Париже, где влюбленные целый год встречались урывками. Когда же Бунин понял, что не хочет и не может жить без Кузнецовой, то пригласил ее в Грасс, на виллу "Бельведер", в качестве ученицы и помощницы. И так они начали жить втроем: Иван Алексеевич, Галина и Вера Николаевна, жена писателя.

  
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
ИСТОЧНИК ИНФОРМАЦИИ И ФОТО:
Команда Кочующие
http://www.govvrn.ru/
Памятники и достопримечательности Воронежской области
Классика краеведения. Антология. Под ред. П.С. Кабытова, Э.Л. Дубмана. 
http://www.photosight.ru/
https://culttourism.ru/list/bunin.html
Источник: http://bunin.niv.ru/

Вложение	Размер
3647403137 (1).jpeg	241.63 КБ
3647403137 (1).jpg	269.47 КБ
3647403137 (2).jpeg	104.81 КБ
3647403137 (2).jpg	102.44 КБ
3647403137 (3).jpg	70.47 КБ
3647403137 (4).jpg	279.04 КБ
3647403137 (5).jpg	71.82 КБ
3647403137 (6).jpg	470.26 КБ
3647403137 (7).jpg	373.66 КБ
3647403137 (8).jpg	310.19 КБ
3647403137 (9).jpg	459.8 КБ
3647403137 (10).jpg	269.86 КБ
3647403137 (11).jpg	80.37 КБ